Такого огромного масштаба, такой быстроты и
энергии в исследовании новых стран не знала
история мировых географических открытий.
С.В. Бахрушин
Ермаково взятие
Поздней осенью 1586 года отряд казаков под командованием Ермака Тимофеевича занял столицу Сибирского Ханства Кашлык. Незадолго до этого основные силы сибирского хана Кучума были разбиты 6-сотенным отрядом Ермака.
Покорение «града Сибирь», как называли русские Кашлык, моментально превратило атамана волжских казаков в фигуру эпическую, сравнимую разве что с былинными богатырями, да другим атаманом – Стенькой Разиным.
Чем был вызван такой всплеск популярности Ермака?
Для начала следует вспомнить реалии того времени. Затяжная, тяжелая и – главное – неудачная Ливонская война. Набеги крымчаков и ногайцев, разорявшие не только восток и юг страны, но зачастую затрагивавшие и центральные области – всего за 10 лет до «Ермакова взятия» крымские татары сожгли Москву. А в народной памяти еще живы были и монголо-татарское иго, и тяжелая война с Казанским ханством.
Падение Кашлыка становилась как бы еще одной гранью, отделяющей Русь от времен «татарщины» и – одновременно – долгожданной победой, еще более ценной в глазах «общественного мнения» потому, что была она одержана именно над «татарами». Ведь разорительные набеги из «осколков Золотой Орды» страшили простой люд гораздо сильнее шведов или поляков.
Однако у Ермака была еще одна причина для превращения в эпического героя. Именно падение Сибирского ханства окончательно открыло русским дорогу в Сибирь – как писал Маркс, «заложила основы Азиатской России». Волжский атаман открыл дорогу в край, название которого для русского человека до сих пор – синоним свободы, силы и независимости.
Ермак Тимофеевич
Личность «покорителя Кучумова царства» настолько обросла легендами, что крупицы достоверной информации тонут в них совершенно. Дата рождения казачьего атамана «плавает» от 1532 до 1543 года, и даже настоящее имя его неизвестно. По одним версиям, Ермак было уменьшительным именем от Ермолай или Ермил, по другим – прозвищем от тюркско-монгольского «Ирмак» или «Ермэк». Не ясна ситуация и с происхождением Ермака – то ли родился он на берегах реки Чусовой, то ли в Качалинской станице на Дону, то ли в Борецкой волости и происходил из поморов. Вероятно, на первом этапе своей жизни будущий покоритель Сибири немного поразбойничал в Диком Поле – говорили даже, что Ермак был колдуном, имел у себя в подчинении «малую толику шишигов (чертей)» и потому пользовался особым уважением среди казаков.
В начале 80-х годов XVI века Ермак поучаствовал в Ливонской войне, в том числе в битве под Шкловом, снятии осады с Пскова и сражении под Лялицами, а уже в 1582 году (по другой версии – осенью 1581) выступил в поход за Урал.
Экспедиция Ермака была профинансирована братьями Строгановыми. Причем опять-таки по одной версии купцы ограничились снабжением казаков припасами, а по другой – сами выступили инициаторами похода и даже присоединили к отряду Ермака 300 своих ратников.
Казацкий атаман нанес Кучуму несколько поражений – на Туре, в устье Тавды, на берегу Тобола, на Иртыше и, наконец, 26 октября 1582 года занял Кашлык. Однако осенью 1583 года удача отвернулась от казаков – один за другим погибли атаманы Богдан Брязга, Никита Пан, весной 1584 года погиб Иван Кольцо, потерпел поражение Матвей Мещеряк. А 6 августа 1585 года погиб и сам Ермак. Небольшой отряд под его командованием был атакован на берегу реки Вагай. Пытаясь доплыть до стругов, Ермак не справился с тяжестью своих доспехов (а носил он сразу две подаренных царем за взятие Кашлыка кольчуги) и утонул.
Путь «за Камень»
Тем не менее, сказать, что освоение Сибири «началось с Ермака», было бы несколько неправильно. Уже в XI–XII веках новгородцы совершали успешные экспедиции «за Югру и Самоедь» – то есть в северное Зауралье, а в XIV веке их суда плавали в устье Оби. И все же эти экспедиции нельзя считать «открытием» Сибири – так же как и плавания исландцев в Винланд нельзя считать открытием Америки. Причем по абсолютно одинаковым причинам. Так же как и путешествия Лейва Счастливого, походы новгородцев остались неизвестны современникам. К тому же, как холодные воды Атлантики до поры надежно отделяли Америку от Европы, мешая ее широкой колонизации, так и Сибирь была отделена от европейской России не менее серьезной преградой – «Урал-камнем». Или, для краткости, просто «Камнем».
Уральский хребет, разделяющий два континента, Европу и Азию, лежал между Сибирью и Русью. На севере он практически упирался в холодные северные моря, на юге – в заселенные кочевыми племенами степи. И первым шагом в освоении Сибири стал поиск пути «за Камень».
В XV веке, когда Казанское ханство еще не вошло в состав Российского государства, основным путем в Зауралье был северный. В 1499 году по нему прошли 4 тыс. московских ратников под командованием Семена Курбского, Петра Ушатого и Василия Заболоцкого. За короткий срок они захватили в Югорской земле 42 укрепленных поселения, взяли в плен 58 «князцов» (то есть местных вождей) и на короткое время утвердили власть Московского государства в низовьях Оби. Однако сложный «северный» путь, может, и был пригоден для военных экспедиций, но абсолютно не подходил для заселения и колонизации края.
С падением в 1552 году Казани для проникновения в Сибирь открылся более удобный путь по Каме и ее притокам, но тут русские немедленно столкнулись с Сибирским Юртом – так сами татары называли свое государство, которое в Москве традиционно нарекли «ханством». В 1555 году «Юрт» признал вассальную зависимость от Москвы, но через 8 лет все изменилось. Власть в Кашлыке захватил выходец из Бухары, чингизид Кучум, который не только отказался от вассальной клятвы, но и возобновил набеги на русские земли. После разгрома Кучума Ермаком и падения Кашлыка этот потомок Чингиз-хана до 1598 года не оставлял попыток противостоять русской экспансии, но путь через Каму стал свободен и Тагильский волок заработал вовсю.
В 1590 году был найден Чердынский путь, по которому струги из Вишеры можно было перетянуть в Лозьву, а из нее по Тавде и Тоболу попасть и на Туру, и на Иртыш. А затем, в самом конце XVI века, посадский человек Артемий Бабинов отыскал удобный путь от Соликамска прямо на Туру. Эта дорога, названная Бабиновским трактом, стала основной транспортной артерией, связывающей Русь и Сибирь на протяжении всего следующего XVII века.
Был, конечно, еще один – на первый взгляд, более удобный путь – старая Казанская дорога. Но пролегала она через степи, и шанс нарваться на набег кочевников был на этом пути очень высок. Поэтому Казанской дорогой пользовались в основном для переброски войск и посылки совсем уж спешных гонцов.
Как работает волок
На первый взгляд (особенно если это взгляд на миниатюру в Ремизовской летописи), волок устроен очень просто – у истока одной реки струг разгружается и перетаскивается к истоку другой, после чего путешественники загружают его и продолжают плавание.
На самом деле все гораздо сложнее – особенно в приложении к Сибири. Таскать струги зачастую приходилось через болота или, наоборот, через скалистые перевалы. Для того чтобы пробиться как можно дальше к истокам рек, корабли тащили порожняком, зачастую делая из парусов временные запруды ниже по течению, а грузы перемещали отдельно – берегом. Период, когда сибирские реки были свободны ото льда, был очень короток, и замешкавшиеся путники рисковали зазимовать прямо на волоке – при том, что остроги были построены только на основных путях. В любом другом случае зима могла застать первопроходцев либо посреди болота, либо, наоборот, на продуваемом всеми ветрами горном хребте.
Мангазейский ход
Но ведь в Сибирь можно плавать и по морю! Морской путь действительно существовал – из Белого моря в устье реки Таз. Назывался он Мангазейский морской ход. Ходили им поморские мореплаватели на своих кочах. Лучшие из судов этого типа брали на борт до 40 т груза и полсотни человек экипажа. По европейским меркам кочи были относительно невелики – 19 м длиной при 6-метровой ширине. Небольшая осадка делала их маломореходными, зато позволяла ходить по мелководью, а усиленная обшивка с дополнительной защитой «прутием» и особая форма корпуса немного оберегала от сжатия льдами и ударов плавучих льдин.
Поморам удалось создать достаточно приспособленный для плавания по полярным морям, крепкий и быстрый корабль. Английский шкипер Стивен Барроу утверждал, что поморы постоянно опережали его судно во время плавания 1555–1556 года и регулярно приспускали свои паруса, чтобы англичанин не отстал. Но и для них плавание в полярных морях представляло слишком большую опасность. Мангазейский морской ход был «нужен и прискорбен и страшен от ветров», как отзывались о нем мореплаватели. Не успевшие укрыться от непогоды в устьях рек кочи море выбрасывало на скалистые безжизненные берега, и потерпевшим крушение было практически невозможно выжить в тундре. Подолгу задерживали мореходов «прижимные ветры», но самую страшную опасность представляли плавучие льды. Случалось, что на протяжении нескольких лет Мангазейским ходом не удавалось пробиться ни одному кораблю – и это несмотря на то, что поморы ходили исключительно караванами и люди с разбитых кочей могли рассчитывать на то, что их подберут товарищи.
Не устраивал морской путь и власти Московского государства. Риск потери грузов был слишком велик, контролировать поток переселенцев – сложно. Со всем этим мирились, пока вслед за поморами полярными морями не попытались пойти голландцы и англичане. Уступать богатства Сибири Москва никому не собиралась, и в 1620 году плавания из Белого моря в устье реки Таз были запрещены под страхом смертной казни. Поэтому, хоть путешествия полярных мореходов вдоль берегов Сибири продолжались и позже (причем на вполне законных основаниях), плавания из европейской части России в Сибирь попали под государственный запрет.
Проблема глобального характера
Расцвет полярного мореходства XVII века вызывает еще большее удивление, если принять во внимание глобальные изменения климата, которые могли сильно испортить (и портили) человечеству жизнь далеко не только в ХХ веке. На вторую половину XVII столетия пришелся пик обмеления и повышения ледовитости полярных морей. Первое означало не только больший риск посадить корабль на мель, но и более жестокие шторма. Что касается второго, то это еще больше сокращало короткий период навигации в полярных морях. Даже в летнюю пору у мореходов были все шансы столкнуться с плавучими ледяными полями, обойти которые можно было только вдоль самого берега, таща корабли бечевой, по-бурлацки, или же пробиваться, пропихивая коч через узкие проходы, отталкиваясь от льдин шестами или даже рубя проход в ледовом поле топорами.
Гонка за соболями
Христофор Колумб открыл Америку, отправившись на поиски Индии – это общеизвестно. Эпоха Великих Географических открытий, если говорить просто, началась с прокладывания новых торговых путей – все остальное «подтянулось» потом. А вот освоение Сибири началось с ясака. Вернее, с его основного элемента – небольшого, но очень ценного зверька – соболя.
Экспорт ценного меха в Европу был для Руси настоящим золотым дном. До XVI века основными охотничьими угодьями, где добывали пушнину, были печорские и пермские земли. Но спрос на мех рос, и в конце концов соболь в европейской России «испромышлился». Это не значит, что его не стало совсем. Просто добыча «зимнего» соболя не могла покрыть спрос, а доходы от нее уже не удовлетворяли растущих аппетитов казны. Бить же зверьков весной, летом или в начале осени было бессмысленно – летний мех не шел ни в какое сравнение с роскошной зимней шкуркой.
Неудивительно, что сибирские «соболиные места» манили русских промышленников не меньше, чем «эльдорадо» – испанских конкистадоров. И стремления эти находили самое горячее одобрение у государственной верхушки. Стоит только начать рассматривать покорение Сибири не как присоединение территорий, поиск дополнительных рынков сбыта, открытие новых торговых путей, а как охват неосвоенных охотничьих угодий – и многие особенности «хождения встречь солнца» станут гораздо понятнее. Русские не пытались «цивилизовать» местное население – им довольно было брать с них ясак соболем. Поэтому после разгрома Кучума покорение огромной страны шло в основном мирно. Все хозяйственное освоение края, хоть и включало в себя строительство городов и острогов, оборудование зимовий и волоков, развитие земледелия, на первых порах сводилось к тому необходимому минимуму, который обеспечивал добычу соболя и доставку ценного груза в европейскую Россию. Первопроходцы не стремились надолго закрепиться в одном месте – «испромыслив» ценного зверька или просто узнав о том, что в других местах мех богаче, они устремлялись дальше на восток. То есть можно сказать, что именно погоня за соболями привела к тому, что огромная Сибирь – от Урала до Тихого океана и от северных морей до южносибирских степей – была покорена всего за столетие с небольшим.
Пушистое золото и немного экономики
Кроме ясачного сбора – налога мехами с местного населения – немалый доход казне обеспечивали русские промышленники, отдавая в казну каждую десятую добытую шкурку. К 20-м годам XVII века основной «соболиной вотчиной» стала Восточная Сибирь. К востоку от Енисея зимние морозы были сильнее, и шкурка соболя добывалась гораздо более пышная, чем на западе.
Надо сказать, что промышленников интересовали почти исключительно соболя и изредка черно-бурые лисы. Прочие меха не окупали затрат. А «стартовый капитал» для такого предприятия или, как тогда говорили, «ужина», нужен был немалый – 20–40 рублей. Поэтому немалая часть охотников была «покручниками» – то есть брала необходимые для снаряжения средства в долг под 2/3 добытой пушнины. Промысел вели артелями по 40 и более человек. В состав такой «бригады» могли входить и покручники, и самостоятельные охотники.
Всего в 40–50-е года XVII века из Сибири на Русь ежегодно ввозилось до 150 тыс. соболиных шкурок. В среднем каждый охотник добывал от 60 до 260 соболей. Лучшие шкурки стоили 20–30 рублей. Однако попадались экземпляры, которые оценивались в 400–500 рублей, но средняя цена соболя составляла 1–2 рубля за шкурку. То есть получаемая охотниками прибыль была не так уж и велика.
C переменным успехом
Еще одним важным условием, обеспечившим быстрое покорение Сибири, была малочисленность и лояльность местного населения. Первопроходцы здесь чаще гибли от голода и болезней, чем от оружия местных жителей. В противном случае вряд ли бы Сибирь была бы покорена вообще.
Не надо думать, что населяющие эти земли племена были кроткими, плохо вооруженными и их воины разбегались от первых же выстрелов казацких и стрелецких пищалей. Наличие «огненного боя» не давало русским подавляющего преимущества – выстрелить из неповоротливой пищали можно было пару раз за бой, а потом схватка переходила в стадию «сьемного» – то есть рукопашного боя, в котором холодное оружие и снаряжение первопроходцев зачастую не сильно превосходили таковые у их противников. Якуты выходили на бой в крепких металлических доспехах и шлемах, верхом – и даже кони некоторых из них были защищены «конными куяками». Доспехи якутов, так же как и их оружие – копья и пальмы (длинные ножи на древках), – пользовались большой популярностью у русских и охотно ими покупались и выменивались. Впрочем, не хуже смотрелись и эвенки – «…збруйны и оружейны, с луки и копьи, в куяках и шишаках, в железных и костяных», и тунгусы – «Вооруженные пальмами, копьями, в шишаках, одетые в куяки, с неизменным боевым луком и с колчанами стрел». Еще хуже обстояло дело с превосходством в снаряжении и оружии, когда противниками русских выступали племена из южной зоны, чьи воины, защищенные кольчугами, вооруженные луками, пиками и вообще всем богатым и разнообразным арсеналом степного воина, выступали с казаками и стрельцами практически на равных.
Выручало русских не столько превосходство в вооружении, сколько боевое мастерство и отвага, с которой они бросались в бой. «Храбрые, как тигры и очень искусные в стрельбе» – описывали их маньчжурские военачальники.
Цена Сибири
Потери русских первопроходцев по теперешним меркам были чудовищны. Из 30 человек отряда Добрынского, положившего начало присоединению Ленского края, выжило только 15. Из 132 казаков и стрельцов Пояркова на Амуре сложили свои головы 80. Из 105 спутников Дежнева назад вернулось 12, из 60 человек, ходивших на Камчатку с Атласовым – 15.
Народная воля и государева воля
Освоение Сибири традиционно представляется как некое вольное движение русских людей – казаков, промышленников, беглых – на восток. Следом за ними – с некоторым запозданием – следовали уже «царские люди», устанавливая на вновь открытых землях свою власть. Противопоставление это началось с самого похода Ермака. Казацкий атаман стихийно и самостоятельно отправился за Урал, поверг целое ханство и лишь потом отправил в Москву Ивана Кольцо с вестью об этом. Высланные же царем на помощь Ермаку войска опоздали – и герой, так и не дождавшийся «кавалерии из-за холмов», погиб в неравном бою.
В ситуации с Ермаком такая трактовка событий, может, и имеет право на существование – ну, если исключить то, что посланные по его следам войска закончили его дело и в 1595 году добили-таки остатки «кучумового царства». Вернее, бывшего правителя Кашлыка, который к тому времени уже несколько лет метался по южносибирским степям в окружении небольшой горстки единомышленников.
Но в целом считать покорение Сибири исключительно «вольным» порывом так же неправильно, как и, наоборот, думать о нем, как о чисто «государевом» мероприятии.
Истина, как обычно, находится посередине. Бывало, что служилые люди приходили в ту или иную «землицу» по следам вольных «промышленников», а бывало и наоборот – после постройки острога и расположения там гарнизона его окрестности заполнялись теми же самыми «промышленниками». По царскому указу переселялись в Сибирь и вывезенные из Литвы полоняне, и черносошные крестьяне с Севера (среди переселенцев в Сибирь почти не было боярских и дворянских холопов). Причем они же составляли большинство не только официальных переселенцев, но и беглых. Из центральных районов страны люд в основном бежал в Дикое Поле.
Наконец, «государева воля» и «народная вольность» могли и переплетаться между собой воедино. Например, по государеву указу переселялись в Сибирь добровольцы из числа служилых людей, а стрельцы и казаки, отправленные «по указу» вместе с пришедшими в этот край вольно промысловиками «проведывали» для казны новые земли.
Узбек на сибирском троне
Кучум захватил власть в Сибирском Юрте в результате, как сказали бы сейчас, государственного переворота. Сам он родился в улусе Алты аул на побережье Аральского моря и был сыном Муртаза – одного из последних золотоордынских ханов. В 1555 году он уже вел ожесточенную борьбу за власть над Сибирским ханством против Едигера, опираясь на своего родственника, бухарского правителя Абдулл-хана II. Едигер, узнав о завоевании русскими Казани и Астрахани, согласился принять русское подданство и выплачивать дань Ивану IV. Но в 1563 году Кучум убил «изменника» и захватил власть в Кашлыке. Такой способ прихода к власти не вызвал восторга у местных татар, хантов и манси – они считали Кучума узурпатором и это, возможно, сыграло немалую роль в падении его царства. Еще одним недальновидным поступком Кучума стало насильственное насаждение ислама, что опять-таки не добавило ему «народной любви». Многие местные князьки считали, что гораздо выгоднее подчиниться казакам и московскому царю, чем пришлому хану, власть которого держалась на бухарских, узбекских и ногайских воинах.
Поэтому неудивительно, что разгромы Кучума Ермаком в 1582 году, воеводой князем Кольцовым-Мосальским в 1591-м и князем Андреем Елецким в 1594-м были восприняты в Сибири едва ли не с облегчением. Оставшийся ни с чем, полуслепой и почти оглохший Кучум откочевал к озеру Зайсан, а после – в центральный Казахстан, где около 1601 года был убит местными жителями.
Теперь, уяснив расстановку сил, можно рассказать хронику присоединения земель сибирских…
