Пятницу 21 марта 1874 года в Российском географическом обществе ожидали с особенным нетерпением. Анонсированный доклад известного геолога и географа князя Петра Алексеевича Кропоткина об исследовании ледниковых отложений в Северной Европе обещал стать сенсацией. Так и вышло. Царившая прежде делювиальная теория оказалась самым решительным образом повержена, а выдвинутая Кропоткиным идея распространения ледникового покрова до долины Дона и нижнего течения Днепра имела столько фактических подтверждений, что даже убежденные ортодоксы вынуждены были склонить головы. Впечатленные докладом ученые предложили Кропоткину стать новым председателем отделения физической географии и были немало удивлены, когда князь отказался от этой чести. Но члены Географического общества изумились гораздо больше, когда на следующий день ученый был схвачен тайной полицией и препровожден в следственный изолятор Петропавловской крепости. Исследователю Сибири и Севера вменялась в вину ни много ни мало разработка программы революционных изменений в обществе, конечной целью которых было освобождение народа и предоставление ему возможности самому решать свою судьбу.
Петр Алексеевич Кропоткин родился 27 ноября (9 декабря по новому стилю) 1842 года в Москве. Кропоткины принадлежали к древнему роду великих князей Смоленских. Отец будущего ученого был жестким и деспотичным человеком, во владении которого находилось более 1200 душ крепостных. Типичный генерал той эпохи, он не представлял для своих сыновей иного поприща, кроме армейской службы. Мать Кропоткина Екатерина Николаевна (в девичестве Сулима) была прямой противоположностью мужа. Но она ушла из жизни, когда маленькому Пете было три с половиной года. Старшие дети – Николай и Елена – посещали дом редко. Фактическое воспитание младших – Петра и Александра – легло на плечи немки-бонны мадам Бурман и няни Ульяны. Они смогли передать мальчикам лучшие черты характера их покойной матери. «Слуги боготворили ее память, – писал Кропоткин в мемуарах. – В память о ней мадам Бурман и Ульяна так пестовали нас. Крестьяне при встрече часто спрашивали: «Вырастете ли вы такими же добрыми, как она?». Когда в 1848 году отец женился вторично и мачеха потребовала удалить из дома все, что связано с ее предшественницей, включая бонну и няньку, память о матери еще прочнее связала двух братьев.
В конце 1850 года произошло событие, на годы определившее судьбу Петра Кропоткина. На балу, устроенном в Благородном собрании Москвы в ознаменование 25-летия царствования Николая I, дети знати представляли губернии Российской империи. Царю захотелось поближе рассмотреть самого младшего из детишек – и Петя оказался на царском подиуме рядом с императрицей Александрой Федоровной. Утомленный грандиозным зрелищем, он вскоре заснул, уронив голову на колени царице, а пока спал, Николай I распорядился зачислить прелестное дитя в Пажеский Императорский корпус – самое престижное и привилегированное в то время учебное заведение Петербурга. Здесь готовили придворных, будущих приближенных царя. Генерал Кропоткин был вне себя от счастья, предвкушая, какую блестящую карьеру сделает при дворе его младший сын. Кто мог знать тогда, что юный князь со временем превратится в ярого врага не только самодержавия, но и государственного устройства в целом.
Военная карьера юношу не прельщала. Да и нравы, царившие в Пажеском корпусе, вызывали у него неприятие. И все же он учился с отличием, поскольку не в характере Кропоткина было делать что-то вполсилы. Правда, из батальных наук интерес у юного князя вызывали только фортификация и топография.
Учеба Петра в корпусе проходила на фоне значительных общественных событий: неудачная для России Крымская война; смерть в 1855 году Николая I и восхождение на престол Александра II; Манифест 19 февраля, отменивший крепостное право, но де-факто не давший крестьянам свободы. Естественно, молодой Кропоткин не оставался в стороне. А душой все больше прикипал к науке, превратившейся в тот период в подобие новой религии. Но путь в университет ему был закрыт – отец вообразить не мог своих сыновей вне армии. Весной 1862 года, когда пришла пора определяться с местом дальнейшей службы, Кропоткин поразил всех, отдав предпочтение не престижному гвардейскому полку, а Амурскому казачьему войску. В Сибири, посчитал он, будет больше возможностей проявить себя на ниве естествознания, чем в столице. Начальство корпуса было обескуражено выбором лучшего ученика, отец разразился гневным посланием: «Ехать на Амур запрещаю!» Но вмешался случай. В мае волна ужасных пожаров прокатилась по Петербургу. 20 мая огонь подобрался к центру столицы – горел Апраксин двор. Пламя в любой момент могло перекинуться на Публичную библиотеку. Пажеский корпус принимал самое активное участие в борьбе с огнем, и в первых рядах добровольных пожарных был Петр Кропоткин. Об этом доложили великому князю Михаилу, и тот в награду обеспечил отважного потомка Рюриковичей протекцией в его решении служить в Сибири.
24 июня 1862 года есаул Кропоткин отправился в длительное путешествие из Петербурга в Иркутск. Долгая дорога не только не утомила молодого офицера, но еще больше пробудила страсть к исследованиям. Вообще для Кропоткина-ученого Сибирь стала настоящей Меккой. Назначенный чиновником по особым поручениям при и. о. губернатора Забайкальской области генерал-майоре Б.К. Кукеле, он исколесил Восточную Сибирь, побывал в Манчжурии, осуществлял сплавы по крупным рекам, предпринял экспедицию в Западные Саяны. Свои наблюдения, открытия, размышления Кропоткин оформлял в виде статей для воскресного приложения «Московских Ведомостей» и столичных журналов. С не меньшим вниманием относился молодой есаул и к общественным проблемам. Бывая по долгу службы в тюрьмах и местах проживания ссыльных, он имел возможность видеть, в каких нечеловеческих условиях находятся каторжане. Там он встречался с декабристами Д.И. Завалишиным и И.И. Горбачевским, а также с убежденным врагом самодержавия поэтом и публицистом М.И. Михайловым. Участие в комиссии по реформированию тюрем и ссыльных поселений оставило у Кропоткина тягостное впечатление. Любая прогрессивная идея разбивалась о косность и глупость чиновничьего аппарата. Без смены системы никакие перемены к лучшему были невозможны. Так постепенно закладывались основы мировоззрения будущего революционера-анархиста.
В 1866 году в Прибайкалье вспыхнуло восстание польских политкаторжан, для подавления которого был сформирован карательный отряд полковника Лисовского. От участия в акции Петра Алексеевича уберег случай – он находился в Олекминско-Витимской экспедиции. Понимая, что армейский мундир в любой момент может превратить человека в палача, он подал в отставку. Так же поступил и его брат Александр, с которым Петр продолжал поддерживать доверительные отношения и делился самыми сокровенными мыслями.
Осенью 1867 года Кропоткин вернулся в Петербург и поступил на физико-математический факультет Императорского университета. Одновременно по протекции ученого и путешественника П.П. Семенова-Тян-Шанского он поступил на службу в Статистический комитет Министерства внутренних дел. Не оставлял Кропоткин и научную работу. Хотя математика и привлекала его своими абстракциями, естествознание в конечном итоге перевесило. В феврале 1868 года Петра избрали секретарем Отделения физической географии Российского географического общества (РГО). Год спустя он стал также действительным членом общества естествоиспытателей – в знак признания его исследований в долине реки Лена. Именно тогда Кропоткин впервые озвучил свои доводы относительно древнего оледенения Сибири, опередив на три года Отто Торелля – основателя теории ледникового периода в Европе. В феврале 1871 года он выступил с инициативой снарядить исследовательскую экспедицию по русским северным морям, высказав предположение о существовании севернее Новой Земли неизвестного еще крупного архипелага. К сожалению, у правительства России не нашлось достаточных средств. Спустя два с половиной года предсказание Кропоткина подтвердила австрийская экспедиция Пайера-Вейпрехта – на карте мира появилась Земля Франца-Иосифа.
В рамках проверки своей теории ледников летом 1871 года Кропоткин отправился в поездку по Финляндии и Швеции, где общался не только с известными геологами и исследователями, но и с общественными деятелями. Это был переломный год в истории Европы. 18 марта над ратушей Парижа было поднято красное знамя. 72 дня существования Парижской коммуны продемонстрировали миру возможность общественного самоуправления без привлечения государственной бюрократической машины. Оказалось, что порядок в обществе и справедливое распределение возможны и без обширного аппарата правительственных чиновников. В России эти события подавались предвзято – коммунаров неизменно показывали как разбойников и узурпаторов власти. Желая узнать правду, Кропоткин стал подумывать о поездке в Швейцарию, куда эмигрировали многие из участников Коммуны и где проживал один из основателей социального анархизма Михаил Александрович Бакунин. Поездка состоялась в феврале 1872 года. Разумеется, истинную цель пришлось скрывать от властей. Кропоткин заявил, что желает осмотреть альпийские ледники. Но в отличие от предыдущих экспедиций, эта носила исключительно общественно-политический характер. Революционер Кропоткин постепенно брал верх над Кропоткиным-ученым.
В Цюрихе Петр Алексеевич стал членом Интернационала, в Женеве посетил его Русскую секцию, а в Невшателе много и активно общался с коллегами и прямыми последователями Бакунина – анархистами Юрской федерации, которая вступила в прямой конфликт с марксистами из-за расхождения во взглядах на государство. Самого Бакунина посетить не удалось, но его идеи Кропоткин воспринял с энтузиазмом и сохранил верность этому мировоззрению до конца дней. По пути на родину Петр Алексеевич накупил полный чемодан запрещенной в России литературы. Польские контрабандисты помогли переправить его через границу, и князь-революционер стал обладателем едва ли не самой большой библиотеки революционных книг в тот момент, когда российская молодежь повально увлеклась социализмом.
В мае 1872 года коллега по университету Д. Клеменц привел Кропоткина в одно из объединений молодежи, которых было немало тогда в Петербурге. Организация называлась «Большое общество агитации», а ядро его известно было как «кружок чайковцев», по фамилии одного из лидеров – Н.В. Чайковского. Среди членов объединения было немало знаковых для истории России личностей: координатор покушения на Александра II Софья Перовская, видный эсер М.А. Натансон, ученый и популяризатор Н.А. Морозов, писатель С.М. Степняк-Кравчинский. Поначалу кружок служил всего лишь для самообразования, но вскоре превратился в крупнейшее сообщество народников, которые занимались активной пропагандой своих идей среди рабочих и крестьян. «Чайковцы» не ставили целью насильственную смену власти. Их главная идея состояла в массовом просвещении народа, пробуждении гражданской активности и создании условий для постепенного перехода к той форме правления, которая гарантирует социальную справедливость.
В ноябре 1873 года по просьбе соратников Кропоткин составил так называемую «Программу революционной пропаганды», в которой сформулировал основы народничества. Для жандармского ведомства, которое уже более года пристально следило за работой кружка, «Программа» стала сигналом к действию. В январе 1874 года полиция накрыла квартиру на Выборгской стороне, в которой собирались «чайковцы», несколько участников было схвачено. Оставшиеся на свободе поспешили на время покинуть Петербург. Так же следовало поступить и Кропоткину, но обязательства, взятые перед Географическим обществом, вынуждали ученого оставаться в столице. Слежка за его домом была установлена еще в феврале, но, очевидно, жандармы никак не могли поверить, что агитатор Бородин (под таким псевдонимом Петр Алексеевич выступал перед рабочими) и его светлость князь Кропоткин – одно и то же лицо.
Доклад о леднике в Северной Европе первоначально был назначен на 14 марта, но в последний момент его перенесли на неделю, которая стала роковой для Кропоткина. Вернувшись вечером 21 марта домой на Малую Бронную, он не нашел сил немедля бежать и лег спать. Зная, что за домом пристально следят ищейки тайной полиции, Петр Алексеевич решил дождаться сумерек и уйти черным ходом. Сначала все шло благополучно. Поймав извозчика, Кропоткин направился по Невскому к Николаевскому вокзалу. Но на полпути его экипаж нагнали дрожки, один из седоков которых приказал извозчику остановиться. А второй произнес: «Господин Бородин! Князь Кропоткин! Вы арестованы!» После ночи допросов Кропоткина доставили в Петропавловскую крепость, где облачили в зеленый фланелевый халат, длинные шерстяные чулки и поношенные желтые туфли. Видный ученый член Географического общества князь Кропоткин превратился в арестанта. Отныне местом его содержания стала камера № 52 в редуте Трубецкого бастиона.
Петропавловская крепость была заложена 16 (27) мая 1703 года на Заячьем острове по личному указанию Петра I, став историческим ядром Санкт-Петербурга. Прямого участия в военных действиях не принимала, но практически с первых дней существования выполняла роль политической тюрьмы. В разные годы узниками крепости были царевич Алексей, княжна Тараканова, декабристы, писатели и философы Тарас Шевченко, А.Н. Радищев, Ф.М. Достоевский, Н.Г. Чернышевский, революционеры М.А. Бакунин, Д.В. Каракозов. После революции 1917 года Трубецкой бастион и гауптвахта крепости вошли в систему тюрем ВЧК. До 1924 года, когда Петропавловская крепость была объявлена музеем, в ее стенах были казнены сотни противников власти большевиков, в том числе четыре великих князя и герой обороны Порт-Артура генерал-майор А.Н. Рыков. Утверждение, что из крепости не было совершено ни одного побега, не соответствует действительности, но число тех, кому удалось спастись из «Русской Бастилии», весьма невелико.
Камера Кропоткина располагалась в бывшем орудийном каземате, забранное решеткой окно, не пропускающее солнечные лучи даже в летний полдень, служило некогда амбразурой. Камера была холодной и сырой. Пол и стены ее покрывал слой войлока, чтобы глушить громкие звуки и лишить узника возможности перестукиваться с соседями. Меблировка состояла из железной кровати, деревянного стола, табурета и рукомойника. Пищу в камеру подавали через прорезанное в толстой дубовой двери квадратное отверстие, закрывавшееся заслонкой. Часовой мог наблюдать за тем, чем занят заключенный, через глазок. Пытаясь сохранить здравый рассудок и физическую форму, Кропоткин принялся методично ходить по камере, представляя себя в длительной полярной экспедиции. Делая десять шагов от одной стены до другой, за день он наматывал до семи верст. Тяжелая табуретка заменила гимнастические гири.
На воле тем временем решалась судьба «чайковцев». 4 марта 1875 года начальник Третьего отделения Потапов представил кабинету министров доклад о ходе дознания по делу о революционной агитации. «Аресту подвергнуто более 450 человек, против них собраны особенно важные улики, общее же число привлеченных к дознанию достигло уже двух тысяч и ежедневно возрастает». Кабинет министров принял решение сделать процесс над агитаторами и смутьянами гласным, мотивируя это тем, что «подобный бред нездорового воображения не может возбудить к себе сочувствия в обществе». Но прежде жандармам предстояло собрать достаточное количество улик, причем никакие конкретные сроки окончания следствия не оговаривались. Все это время арестованных предписывалось держать в самых мрачных застенках Петербурга.
Для Кропоткина серьезным испытанием стало умственное бездействие. Чтение не возбранялось, узники могли даже получать литературу с воли, но возможности как-то обрабатывать изученный материал ученый не имел. Чернила и бумага были в крепости под строгим запретом. Прошло несколько месяцев, прежде чем по личной просьбе вице-председателя РГО Александр II разрешил князю Кропоткину несколько часов в день пользоваться письменными принадлежностями, чтобы закончить фундаментальный труд о ледниках. Никто другой из тогдашних узников крепости не имел подобной исключительной привилегии.
Книги и работа позволяли на некоторое время забыть о неволе, но очень скоро начали сказываться особые условия казематов Петропавловской крепости. Сменяющие друг друга холод и нестерпимая жара вкупе с постоянной петербургской сыростью подтачивали организм ученого. Не давал покоя ревматизм, нажитый во время сплава по Амуру. Открылись болезненные процессы в кишечнике и легких. Шли месяцы, а следствию не видно было конца. Кропоткина несколько раз возили на допрос, но он упорно отказывался от дачи показаний. Не помог даже визит великого князя Николая Николаевича. Кропоткин не желал признавать в своих деяниях преступления и оставался верен убеждению, что государственное устройство, каким бы либеральным оно ни казалось, суть зло и предназначено во вред человеку.
Так прошло два года. На исходе второй зимы у Кропоткина ясно проявились признаки цинги – кровоточили десны, выпадали зубы, желудок с трудом переваривал пищу. Состояние узника с каждым днем ухудшалось. В апреле 1876 года князя перевели из каземата в недавно оборудованный здесь же, в крепости, Дом предварительного заключения. Новая камера хоть и была теплее, не отличалась простором. О ежедневных семиверстных прогулках не могло быть и речи. Несмотря на то, что тюремный врач согласился на доставку Кропоткину еды домашнего приготовления, здоровье ученого продолжало ухудшаться. При очередном обходе было заявлено, что князь вряд ли протянет более двух месяцев. Осмотреть узника прибыл ассистент знаменитого физиолога А.М. Сеченова. Его вердикт был еще суровее: «Если больного не поместить в лазарет, он умрет в течение десяти дней». Так Кропоткин оказался в арестантском отделении Николаевского военного госпиталя. Попадали сюда только самые безнадежные.
На Петра Алексеевича, однако, смена обстановки и свежий воздух подействовали самым чудесным образом. Его постель размещалась в просторной комнате на первом этаже арестантского флигеля, рядом с караулкой. По мере того как силы возвращались, Кропоткину пришла в голову дерзкая мысль: бежать, пока его не вернули назад, в душную камеру следственного дома. Вскоре ему позволили часовую прогулку во дворе госпиталя, и Кропоткин смог осмотреться. Фактически от свободы его отделяла лишь высокая внешняя ограда. Ведущие на территорию госпиталя ворота были открыты большую часть дня и охранялись одним солдатом. Часовые патрулировали только здание тюремного отделения, перемещаясь от одного его конца до другого, встречаясь всегда на одном и том же месте. План мгновенно возник в голове узника. Вернувшись в палату, он написал шифрованное письмо соратникам на воле. «Через эти открытые ворота я и убегу, – писал он. – Один из часовых бросится вдогонку, но у меня будет пять или шесть шагов форы… Неподалеку от ворот должна стоять пролетка с кучером, готовым мчаться во весь опор… Если часовой вздумает стрелять, тут уж ничего не поделаешь. Это – вне нашего предвиденья. Ввиду неизбежной смерти в тюрьме – стоит рискнуть». Особенно тщательно Кропоткин обговорил условные знаки. Сигналом, по которому он поймет, что по ту сторону ворот нет жандармов, должен был стать пущенный в небо воздушный шар. Затем один из соратников затянет песню, а если на улице появится жандарм, пение прекратится.
Действовать следовало как можно быстрее. Время работало против заговорщиков. Кропоткин всячески симулировал плохое самочувствие, во время прогулок он нарочно едва волочил ноги, но его спектакль в любой момент могли раскрыть. Днем побега было назначено 29 июня. Заговорщики обзавелись экипажем и приобрели лошадь – рысака Варвара, бывшего еще недавно звездой скачек. Править им вызвался давний приятель Кропоткина Александр Левашов. В 4 часа пополудни Кропоткин вышел во двор, держа в руках арестантскую шляпу – сигнал, что готов действовать. Шаркая ногами, он бродил по двору, украдкой высматривая в небе воздушный шар, но тщетно. Прошло полчаса. За оградой мужской голос затянул песню. Но шара не было, и рисковать Кропоткин не стал. «Случилось невозможное, – вспоминал он. – Около Гостиного двора обычно продают сотни шаров. Но в этот день товарищи не смогли найти ни одного».
Соратники Кропоткина не сдавались. Они сняли небольшую дачу напротив госпиталя. Сигнал, что улица свободна, на этот раз должен был подавать скрипач из окна дачного домика. Чтобы избежать заторов, на всех перекрестках вдоль маршрута побега расставят наблюдателей, которые условными знаками укажут кучеру, какая из улиц свободна. На долгую переписку времени уже не оставалось. Странная активность у ворот госпиталя не укрылась от глаз охраны. Часовым приказали держать под рукой боевые патроны, а в случае угрозы – стрелять. Шифрованную записку с описанием окончательного плана передали Кропоткину в тюрьму прямо в день побега. Риск был велик, но охраннику не пришло в голову заглянуть под крышку часов, в которых спрятали послание.
В 16:00 30 июля 1876 года Петр Кропоткин, теребя в руках картуз, вышел на порог тюремного флигеля. Сердце узника бешено колотилось. Из окна дачи донеслась музыка. Скрипач выводил стремительную мазурку, словно подталкивая беглеца к немедленным действиям. Кропоткин скинул неуклюжий тюремный балахон и помчался к воротам. Послышались крики: «Бежит, держи его!» Момент был исключительный. «Друзья мои рассказывали потом, что за мной погнались часовой и три солдата, сидевшие на крылечке тюрьмы. Несколько раз часовой пробовал достать меня сзади штыком, бросая вперед руку с ружьем. Он не стрелял, так как был слишком уверен, что догонит меня». Особую опасность представлял тот солдат, что стоял у ворот госпиталя неподалеку от пролетки заговорщиков. Ему ничего не стоил схватить лошадь под уздцы и поставить точку во всей авантюре. Но солдата отвлекли научным спором. Пока один из соратников Кропоткина обсуждал с ним чудо техники – микроскоп, беглец на полном ходу промчался мимо и впрыгнул в экипаж. Кучер хлестнул лошадей. На повороте пролетка едва не перевернулась, но это оказалось последним испытанием на пути к свободе. Вскоре беглец был доставлен в укромную квартиру на Невском проспекте. Здесь Кропоткину пришлось укоротить свою пышную бороду и переодеться в неприметное платье. Вечер он провел вместе с товарищами в «Дононе» – одном из шикарнейших ресторанов столицы. Полиции не пришло в голову искать беглеца в таком месте.
Узнав о побеге, Александр II распорядился разыскать мятежного князя во что бы то ни стало. Некоторое время Кропоткин скрывался на дачах в окрестностях Петербурга, а затем по фальшивым документам покинул Россию и жил попеременно в Швейцарии, Франции и Великобритании, ведя активную научную и революционную деятельность и став вскоре признанным теоретиком анархизма. В Россию он вернулся только в 1917 году.
Несмотря на предпринятые усилия, властям не удалось схватить ни одного из организаторов его побега.
