Одной из главных достопримечательностей современной Венеции по праву считается Дворец дожей – впечатляющий памятник итальянской готической архитектуры. В эпоху Республики этот роскошный архитектурный ансамбль служил резиденцией верховных правителей самого могущественного и богатого морского государства своего времени. Здесь заседали Большой Совет и Сенат, Коллегия Республики и Трибунал. Кроме того, в Палаццо размещались Верховный суд, государственная канцелярия, архив, служба цензоров, морское и таможенное ведомства. В Зале трех судий инквизиция решала судьбу потенциальных врагов режима, а Управление законов и уголовных дел выполняло функции государственной полиции. Две тюрьмы на территории Палаццо – Поцци и Пьомби – имели дурную славу. Первая находилась в портике ниже уровня воды Дворцового канала и предназначалась для особо опасных уголовных преступников. Вторая занимала помещение под самой крышей. Здесь отбывали наказание знатные особы и политические преступники. За долгую историю Пьомби известен лишь один случай удачного побега. Человеком, которому удалось вырваться из едва ли не самого охраняемого застенка той поры, был Джакомо Казанова – авантюрист, алхимик, сердцеед.
Джакомо Джироламо Казанова родился 2 апреля 1725 года в Венеции. Родители будущего соблазнителя – венецианские актеры Гаэтано Джузеппе Казанова и Джованна Мария Фарусси, носившая псевдоним Дзанетта, – практически не уделяли внимания первенцу. С младенчества Казанова был отдан на воспитание бабушке по материнской линии Марции Балдиссере, которая души в мальчике не чаяла. В школу юный Казанова не ходил. Причиной были частые носовые кровотечения, вызванные, вероятно, полипами. Джакомо с трудом разговаривал и рос нелюдимым ребенком. Когда эскулапы расписались в своем бессилии, бабушка отвезла Джакомо на остров Мурано к местной колдунье. Хотя чудесного выздоровления не произошло, колдовской обряд произвел на Джакомо неизгладимое впечатление, определив на несколько десятилетий вперед особый интерес Казановы к магии и нетрадиционной медицине.
Бабушка решила увезти Джакомо подальше от побережья, туда, где, по мнению врачей, воздух был «не такой плотный, как в Венеции». Так юный Казанова оказался в Падуе, где стал посещать школу аббата Гоцци. Кровотечения действительно вскоре прошли. Мальчик быстро догнал сверстников и стал первым учеником, демонстрируя задатки незаурядной личности. Аббат Гоцци посчитал разумным взять талантливого ученика под крыло и стал учить его музыке, латыни, математике и основам стихосложения. Читал юноша все подряд и в один прекрасный день наткнулся на более чем непристойную книгу Аретино «Беседы куртизанок», которая заложила основы еще одного страстного увлечения Казановы.
Когда аббат Гоцци исчерпал свои возможности как наставник, Джакомо был записан на курс права Падуанского университета. В первый же год студенческой жизни он познакомился со всеми злачными местами города, приобщился к азартным играм и погряз в долгах. Тем не менее в июне 1742 года Казанова получил ученую степень и вернулся в Венецию, решительно настроенный начать карьеру церковного юриста. Вскоре у него появился покровитель – престарелый сенатор Альвизо Гаспаро Малипьеро, в доме которого собирался цвет венецианского общества. Джакомо регулярно обедал у сенатора, развлекая его разговорами, и обращался за помощью в случае серьезной нужды. Старый патриций проникся симпатией к молодому аббату и охотно обучал вчерашнего студента науке светского обхождения. Благодаря сенатору Казанова стал клиентом лучших портных и парикмахеров Венеции, познакомился с влиятельными людьми и городскими красавицами. Но в конце концов фортуна отвернулась от дерзкого юноши. Он соблазнил платоническую любовь старика Малипьеро, и тот отлучил наглеца от дома. Венецианское общество тут же дало понять Казанове, что он им не ровня, а выглядеть представителем высшего света еще не означает быть им в реальности.
Церковная карьера Казановы не складывалась. Учеба в семинарии Св. Киприана закончилась скандалом – его обнаружили в постели с другим воспитанником. Мать выхлопотала ему место помощника епископа, но Казанова пробыл в Калабрийской епархии всего несколько дней – лишенный каких-либо развлечений городок ужаснул его. Некоторое время Джакомо работал секретарем кардинала Трояно Аквавивы д’Арагона в Риме и даже удостоился личной встречи с понтификом. Но разразился очередной скандал – Казанову обвинили в совращении несовершеннолетней монахини. Хотя обвинения были голословными, кардинал лишил Джакомо места, поставив крест на потугах преуспеть на поприще церкви.
Молодой человек решил сменить сферу деятельности и купил патент офицера. Местом службы стал остров Корфу – форпост Республики в Адриатическом море. Служба не впечатлила искателя приключений. Офицерские обязанности тяготили Джакомо, а женщины Корфу не отличались свободой нравов. В октябре 1745 года он подал в отставку и вернулся в Венецию.
Деньги, вырученные от продажи офицерского имущества, Казанова стремительно проиграл и вынужден был подвизаться на театральных подмостках. Давние уроки игры на скрипке пришлись весьма кстати. Работал Джакомо в театре Сан-Самуэль, том самом, где когда-то выступали его родители. Жалование было нищенским, и Казанова опускался все ниже и ниже. Но Фортуна вновь улыбнулась молодому повесе. На его глазах у сенатора Джованни ди Маттео Брагадина случился сердечный приступ. Казанова отвез больного домой и остался дежурить у его постели. Он категорически отверг прописанный доктором ртутный компресс (ртуть в ту пору считалась лекарством от всех хворей), чем фактически спас патриция от смерти. Склонный к мистицизму Брагадин уверовал, что Казанова – великий чародей. Юноша не стал его разубеждать. Сенатор назвал его приемным сыном и назначил пожизненную стипендию. Под патронажем Брагадина Казанова провел в Венеции три разгульных года, пока в январе 1749 года очередной скандал не вынудил его покинуть город.
Он путешествовал по стране, при любой возможности дурача тех, кто желал быть одураченным, и соблазняя тех, кто жаждал быть соблазненной. Встреча с молодой француженкой Анриеттой на целых три месяца вырвала Казанову из сетей распутства, каббализма и афер. Анриетта стала самой большой любовью Казановы. По его словам, она относилась к тому типу женщин, что «способны сделать мужчину счастливым все 24 часа в сутки». Три месяца они прожили в Падуе под фальшивыми именами, и пылкий венецианец не раз тщетно предлагал роковой француженке руку и сердце. Выяснилось, однако, что Анриетта уже замужем и должна срочно вернуться в семью. «Время с ней было подобно чудесному сну, а сны, как известно, не могут длиться вечно», – такой итог этих отношений подвел много лет спустя великий соблазнитель.
Желая излечиться от сердечной тоски, Казанова отправился в Париж – столицу просвещенного мира. По пути, в Лионе, он был посвящен в масоны, причем отнесся к этому событию весьма серьезно. Не исключено, что умеющий расположить к себе и не привязанный к месту молодой человек выполнял секретные поручения ордена в разных странах.
В Париже Казанова провел два года. Он настолько очаровал известного драматурга Кребийона, что тот давал ему бесплатные уроки французского языка. Джакомо завязал обширные знакомства с парижской аристократией, стал завсегдатаем модных театров. Ну и, разумеется, не упускал ни единой возможности поволочиться за дамами. Несколько раз Казанова выступал в роли поставщика юных красавиц для спален богатых вельмож, что приносило изрядные барыши. Наконец, похождениями венецианца заинтересовалась полиция, и осмотрительный Казанова предпочел оставить французскую столицу. Следующие полгода он путешествовал по Германии и Австрии, где сочинил две комедии. Но Дрезден и Вена не пришлись по вкусу любителю плотских утех. Слишком высока была в этих городах мораль, а в Вене за соблюдением супружеской верности следил специальный отдел полиции. В мае 1753 года, завершив свой гранд-тур, Казанова вернулся в Венецию.
Изрядно поиздержавшийся, он решился на ряд рискованных авантюр, нажив при этом несколько весьма влиятельных врагов. В городе за ним закрепилась репутация чернокнижника и колдуна – на то было достаточно причин, а Казанова никогда не опровергал слухов о себе. Неудивительно, что вскоре им всерьез заинтересовалась инквизиция. Тот факт, что Казанова умудрился стать личным врагом одного из государственных инквизиторов сенатора Кондульмера, довершил дело.
Казанова был осведомлен о том, что над его головой сгущаются тучи. Брагадин умолял своего любимца уехать, но тот заявил, что не чувствует за собой никакой вины. Ранним утром 26 июля 1755 года в квартиру Джакомо ворвалась полиция. Личные бумаги и книги авантюриста, среди которых были множество запрещенных церковью трудов по магии, астрологии и оккультным наукам, сложили в мешок, а Казанове объявили, что именем Трибунала он арестован и будет препровожден в Пьомби. Казанову поразило количество стражников, высланное по его душу. Много лет спустя он не без сарказма писал: «Странное дело: в Лондоне все жители храбры, но если нужно кого-то арестовать, посылают одного человека, а в милом моем отечестве, где все трусы, посылают тридцать». Его поместили в тесную камеру с таким низким потолком, что невозможно было стоять в полный рост, и совершенно пустую. Дневной свет едва пробивался через выходившее на чердак зарешеченное оконце. Зато жара в этом небольшом помещении стояла страшная. Позже Казанова узнал, что его камера считалась худшей темницей во всей Пьомби. Хотя он отдавал себе отчет, что жизнь его далеко не праведна, особой вины за собой Джакомо не видел и полагал, что пробудет в темнице лишь день-другой. Первую ночь он спал на полу, не раздеваясь, и ужасно продрог. Жаркая, как парилка, днем, ночью камера совершенно выстывала. Утром следующего дня явился тюремщик и предложил узнику составить список необходимых вещей, которые будут доставлены из квартиры Казановы. Колющие и режущие предметы, бумага, чернила, перья и книги в число необходимых не входили. Средств, которые Республика выделяла на содержание заключенных, едва хватало на пропитание, и всякий, кто хотел иметь более-менее приличный стол, вынужден был платить из своего кармана. Первые несколько дней Казанова развлекал себя тем, что устраивался в камере, искренне радуясь, что является единственным ее обитателем. Но очень скоро, лишенный человеческого общения (тюремщик навещал его лишь раз в сутки) и изнывающий от безделья, он был готов принять любого сокамерника – даже прокаженного. Для деятельной натуры Джакомо бездействие было смерти подобно. В конце концов Лоренцо (так звали тюремщика) сжалился и принес узнику одну из разрешенных инквизицией книг. Призванное укрепить читателя в вере, на Казанову сочинение испанской визионерки Марии Агреды возымело прямо противоположное действие.
Надежды на скорое освобождение таяли как дым. Приговор так и не был оглашен, однако Лоренцо намекнул несчастному подопечному, что в Пьомби он всерьез и надолго. Все еще считая себя жертвой происков личных врагов, Казанова с надеждой дожидался октября, когда в Венеции происходила смена государственных инквизиторов. Он полагал, что новое начальство пересмотрит его дело и благополучно выпустит на свободу. Или хотя бы предъявит обвинения и даст ему возможность оправдаться. Но его ждало жестокое разочарование. Минул октябрь, а положение его нисколько не изменилось. От обиды и тоски Казанова слег с жестокой лихорадкой и едва не умер. Тюремный врач сумел вернуть его к жизни только после того, как выхлопотал разрешение доставить в камеру книги. Немного окрепнув, Казанова с головой погрузился в чтение своего любимого Лудовико Ариосто. Однажды его внезапно посетила ужасная мысль: никакого суда над ним не будет, его решили сжить со света, оставив до конца дней гнить в этой мерзкой камере. Именно тогда он впервые задумался о побеге. Знамением явилось для него сокрушительное Лиссабонское землетрясение. Отзвуки его докатились до Венеции, и один из толчков ощутимо сотряс Дворец дожей. «Еще раз и посильнее!» – завопил в восторге Казанова. На мгновение ему показалось, что произойдет чудо – тюрьма рухнет, а он невредимым окажется на воле.
Укрепившись в мысли бежать, Джакомо стал продумывать пути к спасению. Денег на подкуп стражников у него не было. Можно было попытаться прорваться силой, но, как не без иронии объяснял в мемуарах Казанова, «даже если предположить, что тюремщик и двое его приспешников будут столь снисходительны, что позволят себя задушить, оставался еще один стражник за запертой дверью, отпираемой по условному знаку». Поразмыслив, узник пришел к выводу, что не остается ничего другого, как пробить дыру в полу камеры, попасть в зал заседаний инквизиторов, который использовался по назначению лишь несколько часов в сутки, а из него пробраться на улицу. Но как добыть необходимый инструмент в тюрьме, где даже вилки были запрещены?
К этому времени Казанова своим благоразумием и щедростью сумел заслужить ежедневную получасовую прогулку по тюремному чердаку. В дальнем углу он обнаружил кучу старого хлама и любопытства ради стал неспешно изучать ее содержимое. Сначала Джакомо наткнулся на осколок черного мрамора, затем на железный засов. Все это он тайно пронес в камеру. Используя мрамор как точильный камень, Казанова постепенно заточил засов, превратив его в подобие стилета. Для освещения камеры темными зимними вечерами Казанова изготовил масляный светильник, хитростью выманив у охраны кремень и серу. Материал для трута он надергал из подкладки кафтана, а огнивом стала пряжка ремня.
Можно было уже приступать к работам, но тут в однообразной жизни узника произошли перемены – к нему решили подселять сокамерников. Первым стал юный парикмахер, соблазнивший графскую дочку. За ним последовали преклонных лет делец и назойливый до отвращения ростовщик. Хотя Казанова и рад был общению и новым впечатлениям, трудиться над подкопом в присутствии товарищей по несчастью не решался. С трудом дождался он момента, когда вновь стал единственным обитателем камеры, и сразу же приступил к работе. Самодельный стилет легко крошил дерево пола. Щепки и мусор Казанова складывал в платок и выбрасывал во время прогулок по чердаку. Предварительно он хитростью добился, чтобы в камере не подметали – якобы пыль вызывает у него приступ астмы. Работа шла неспешно, но времени у узника было предостаточно. Сняв два слоя досок, он добрался до традиционного для Венеции элемента перекрытий в богатых домах – плиты из схваченных цементом кусочков мрамора. Засов оказался бессилен против камня, но Казанова очень кстати вспомнил, как Ганнибал проделал проход через Альпы, размягчая скалы уксусом. Обильно политый уксусом цемент немного размяк и стал поддаваться острию засова. В четыре дня Казанова процарапал мраморную плиту и максимально ослабил последний слой досок, отделявший его от зала инквизиторов. Он уже назначил дату побега – ночь на 27 августа 1755 года накануне праздника св. Августина.
Но 25 августа к нему в камеру неожиданно вошел Лоренцо и приказал собирать вещи. Поступил приказ перевести узника в более удобное помещение, где потолок повыше, а из окна открывается вид на лагуну. Для Казановы эта новость прозвучала как приговор. Следующие несколько часов были едва ли не самыми ужасными из всех проведенных им в Пьомби. Едва уберут кровать, его подкоп неминуемо раскроется. Казанова всерьез опасался, что в наказание его отправят в Поцци, выйти откуда живым нет никакой надежды. Наконец в камеру ворвался Лоренцо и потребовал немедленно отдать инструмент, которым проделана дыра в полу, и выдать, кто из стражей вступил в сговор с узником. Казанова, решивший, что терять ему нечего, пошел ва-банк. Он сказал, что инструмент и все необходимое передал ему сам Лоренцо, и на этом он будет настаивать, если начнется расследование. Обыск вещей Казановы ничего не дал. Только чудом стражи не вспороли подушку кресла, куда и был запрятан засов. В конце концов Лоренцо сообразил, что гораздо выгоднее для него будет скрыть происшествие и тайком заделать дыру, чем поднимать шум, рискуя лишиться не только работы, но и свободы. Однако отношение его к дерзкому узнику сильно переменилось. Он стал носить откровенно плохую еду, забывал опорожнять лохань для нечистот и каждое утро присылал стражников простукивать стены и пол камеры, чтобы избежать повторного подкопа. Мир был восстановлен лишь после того, как Казанова позволил тюремщику распоряжаться финансами, выделяемыми на его содержание.
Когда заскучавший узник затребовал новых книг, Лоренцо предложил не тратить деньги и устроить обмен с обитателями соседних камер. С первым же переданным таким образом фолиантом Казанова получил короткое послание с предложением общаться. Так завязалась переписка с аббатом Марино Бальби, венецианским дворянином и монахом ордена сомасков, сидевшим в Пьомби уже четыре года. Аббат угодил в тюрьму за любвеобильный нрав: три невинные девицы родили от него бастардов. У него был доверенный тюремщик по имени Никколо, который сообщал тюремные сплетни и втайне покупал на воле вино и книги. Бальби настойчиво расспрашивал Казанову про подготовку побега, намекая, что и сам не прочь бы покинуть ненавистные стены тюрьмы. Джакомо предложил такой план: Бальби с помощью переданного ему запора пробьет дыру в потолке своей камеры, проделает проход на чердак, вскроет потолок камеры Казановы и вытащит авантюриста наружу. Дальнейшее отчаянный венецианец брал на себя. Он уверял, что без труда выведет наружу не только аббата, но и его престарелого сокамерника графа Андреа Асквини, если тот присоединится к беглецам. Поломавшись немного, аббат согласился, и Казанова переправил ему свой самодельный стилет, спрятав его в корешке Библии.
Бальби потребовалась неделя, чтобы проделать дыру в потолке своей камеры (по совету Казановы он увешал камеру благочестивыми гравюрами, одна из которых закрывала пролом), и еще две, чтобы попасть на чердак. Осталось только вскрыть потолок в камере Казановы. Но внезапно у Джакомо снова появился сокамерник – мелкий негодяй и доносчик Сорадачи, отличавшийся поразительной набожностью. Зная, что в течение первых трех дней ноября, когда государственные инквизиторы уезжают из города, тюремщики пускаются в загул и являются на пост не раньше полудня, Казанова решил бежать в одну из этих ночей. Для большей уверенности он погадал на любимой своей книге «Неистовый Роланд» и получил ответ: «Между концом октября и началом ноября». Он известил о дате Бальби. Оставалось как-то нейтрализовать Сорадачи. Казанова убедил сокамерника, что у него было видение: Святая Дева простила все их прегрешения и пошлет ближайшей ночью ангела, который вызволит их из темницы. Неистовыми молитвами, угрозами и вином, полученным у Никколо, Казанова довел доносчика до экстатического состояния. Когда над головой треснули доски и в камеру спрыгнул бородатый аббат, перепуганный Сорадачи едва не испустил дух. Наскоро увязав пожитки, беглецы выбрались по веревке из простыней на чердак. Сорадачи наотрез оказался присоединиться к ним, хотя на прощание охотно побрил обоих заточенной половинкой ножниц. Граф Асквини также отверг предложение покинуть Пьомби, ссылаясь на свой почтенный возраст и больные ноги. Казанова первым вылез на мокрую от тумана крышу дворца. Работая заточенным засовом как альпенштоком, он добрался до конька крыши и спустил веревку аббату. Тот, пыхтя и отдуваясь, последовал за ним, потеряв по дороге свой узелок и шляпу. Через одно из слуховых окон они проникли в помещение, находившееся за пределами тюрьмы. Казанова едва не сорвался при этом с крыши, но судьба хранила его. Вскрывая запертые двери, они некоторое время плутали по темным залам дворца, пока не оказались на парадной лестнице, по которой спустились к главным воротам. Здесь Казанова переоделся в парадное платье, обработал многочисленные ссадины, полученные в процессе побега, привел в порядок гардероб аббата и стал ждать. Когда явился служитель, чтобы отпереть ворота, отчаянный венецианец сжал в кулаке самодельный стилет, готовый всадить его в сердце всякому, кто попытается встать у него на пути. Но служитель принял беглецов за посетителей, которых он по рассеянности запер во дворце, и даже не пытался им препятствовать. Казанова и Бальби метнулись к набережной, наняли гондолу и приказали как можно скорее плыть в Местре. Спустя несколько дней они благополучно покинули пределы Венецианской Республики.
Обстоятельства побега из Пьомби выглядели настолько невероятно, что многие усомнились в их истинности. Высказывались предположения, что всю историю Казанова просто выдумал, а выбраться из Свинцовой тюрьмы ему помогли деньги Брагадина (тем более что тот действительно предлагал 1000 цехинов страже за освобождение своего любимца, но получил отказ). Однако найденные в государственных архивах Венеции документы о ремонте потолков камер, в которых сидели Казанова и Бальби, служат хотя и косвенным, но достаточно объективным подтверждением правдивости великого авантюриста.
Невероятный побег лишь увеличил веру Казановы в своей избранности. Он вернулся к прежнему порочному образу жизни, странствовал по Европе, охотно ввязывался в самые невероятные авантюры и повсюду его сопровождал шлейф скандалов, афер, скоротечных романов, дуэлей. Несколько раз он оказывался за решеткой, но связи и членство в братстве вольных каменщиков позволяли ему покинуть узилище, не прибегая к подкопам и обману стражи. Лишь годы смогли охладить пылкую душу покорителя женских сердец. Казанова быстро и внезапно постарел. Истощенный морально и физически, лишившийся львиной доли накопленных средств, он стал находить больше удовольствия в литературе, чем в противоположном поле. Из-под его пера вышло несколько книг, пьес, неплохих переводов на итальянский. В сентябре 1774 года государственная инквизиция Венецианской Республики отозвала свои обвинения и позволила скитальцу вернуться на родину. В качестве благодарности Казанова занялся коммерческим шпионажем в пользу правительства. Секретные доклады, которые инквизиция оплачивала сдельно, стали для недавнего авантюриста и пройдохи едва ли не единственным средством к существованию.
Последние годы Джакомо провел в Богемии в замке Дукс в должности смотрителя библиотеки камергера императора графа Йозефа Карла фон Вальдштейна. Граф был франкмасоном и страстным поклонником оккультных наук. В Казанове он увидел родственную душу и взял под свою опеку, хотя и держал чудаковатого венецианца на расстоянии. Жизнь в замке тяготила Казанову, но именно здесь он написал обессмертившие его имя мемуары. Собственное жизнеописание стало для него «единственным лекарством, позволяющим не сойти с ума и не умереть с тоски». 4 июня 1798 года Джакомо Казанова скончался. Рукопись мемуаров досталась племяннику великого соблазнителя Карло Анджолини. В 1820 году она была продана Фридриху-Арнольду Брокгаузу, издателю из Лейпцига. Успех повествования превзошел все ожидания. Казанова добился того, к чему стремился всю сознательную жизнь, – из человека, мучимого мелкими страстями и невзгодами, он превратился в миф, символ целой эпохи.
