История нашей парижской моды – не ярмарка тщеславия,
а прихотливое и яркое проявление культуры,
твердо решившей не сдаваться.
Кристиан Диор
Есть ли люди, которых не интересует мода? Возможно, для большинства доскональное следование последним тенденциям и кажется излишним, но многие ли совершенно обходят вниманием это вещественное оформление нашей жизни? Ведь правда, при всем немыслимом еще полвека назад разнообразии трендов, фасонов, цветов, силуэтов, к которому мы привыкли, по костюму по-прежнему легко определить, к какой культуре, возрастной или социальной группе относит себя человек. Не многие из кутюрье повлияли на то, как выглядит современность, и чьи идеи до сих пор повторяются и обыгрываются в том, что носит человек XXI века. Среди них – Габриэль Шанель и Кристиан Диор, два дизайнера, создавшие образ века XX, «великая мадемуазель» и «нежный диктатор», антиподы и единомышленники.
Рождение моды
Мода в современном смысле – нечто придуманное дизайнером для узкой аудитории, вызвавшее интерес и признание, затем с изменениями воспроизведенное в массовом промышленном производстве, а потом (в связи с популяризацией) теряющее актуальность и затухающее. И так, циклами – до бесконечности. Но давно ли мода стала такой? Понятно, что народный костюм, формирующийся на протяжении столетий и во всех своих деталях следующий не только практической функциональности, но и обладающий глубоким символическим смыслом, с этой модой не имеет ничего общего. Да, одежда аристократии менялась несколько быстрее, тем не менее, из-за богатства отделки ее скорее можно считать движимым имуществом, капиталовложением, зачастую передаваемым по наследству. А еще ее носил очень узкий круг людей, и создатели почти всегда были анонимны – портной считался сродни слуге, не более того.
Все изменил XIX век, индустриализация и развитие городов. Появились швейные предприятия, одежда стала товаром. Массовое производство позволило снизить стоимость этого товара, и следовательно, мода стала более демократичной и охватывала более широкий круг людей. А на место анонимного портного пришел художник-кутюрье – человек, создающий моду и подписывающий свои творения.
В последние десятилетия XIX века Франция приходит в себя после поражения в войне с Пруссией, строит на месте последней монархии очередную республику, проводит Всемирную выставку, удивляется живописи импрессионистов. Хотя в основном жизнь простого люда тяжела и беспросветна – «Отверженные» Гюго, написанные не так давно, актуальности не потеряли.
1883-м в Сомюре в богадельне родилась девочка, Габриэль Бонёр Шанель. Впрочем, второе имя, которое означает «счастье», она приписала себе много позже – ведь именно со счастьем были проблемы. Родители – Жанна Деволь, прачка-поденщица, и Альбер Шанель, бродячий торговец – поженились только год спустя, но вот счастья и достатка так и не увидали. Когда Габриэль было 12 лет, ее мать умерла от бронхита, а отец быстренько «разбросал» детей: мальчиков – работниками на ферму, а девочек – в католический приют в аббатстве Обазина. Малышка сменила убогие лачуги и мансарды (которые она потом, как и многие обстоятельства своего детства, постарается скрыть или приукрасить) на аскетичные покои романского монастыря. Строгая, но гармоничная архитектура, сочетание белых стен и черных деревянных элементов, черно-белые облачения сестер и форма воспитанниц наложили свой отпечаток на ее эстетическое восприятие. Кроме того, монахини обладали практической сметкой, и основной частью образования таких неимущих пансионерок было шитье – и шить Габриэль и ее сестры научилась замечательно. В те времена влияние монастырей во Франции оставалось еще весьма значительным, благодаря чему выпускниц не оставляли на произвол судьбы, а подыскивали им место. Став слишком взрослой для Обазина, Габриэль была переведена в Мулен, где провела еще 2 года в монастырской школе, а затем устроилась в магазин приданого, также бравший заказы на шитье женской и детской одежды.
Для 20-летней девушки началась новая жизнь. Довольно быстро она обнаружила, что Мулен – не только монастырский, но и гарнизонный город, полный блестящих военных. Город, где проходят скачки, посещаемые самим президентом, а в окрестных замках собирается для бесконечных увеселений самое изысканное общество. Благодаря ее несомненному мастерству многие дамы стали ее клиентками, но в своих амбициях Габриэль шла гораздо дальше. Естественно, красивая барышня не могла остаться незамеченной, и вскоре обзавелась поклонниками среди золотой молодежи. Она неплохо пела еще в монастырском хоре, и, посещая в веселой компании кабаре и кафешантаны, решила, что могла бы попробовать себя в качестве певицы. Начинала она в Мулене, затем, на один сезон 1906 года, был подписан контракт в Виши. А из ее репертуара родилось прозвище Коко. Но очень скоро стало ясно: довольно посредственные певческие способности – не тот путь, благодаря которому можно вырваться из своей среды, достичь независимости. И сказал ей об этом Этьенн Бальсан, отставной пехотный офицер, владелец поместья Руайо, коннозаводчик. Шанель с радостью согласилась разделить с ним его деревенскую жизнь – «кроме лошадей, смеха и развлечений – больше ничего». Праздность потребовала нового гардероба – и Габриэль, в отличие от многих дам полусвета, сохранила верность простоте в одежде, компенсируя ее оригинальностью шляп собственного изготовления, и вызывала шок у окружающих, приспособив для верховой езды галифе вместо амазонки. Это было смело, хотя уже в последние десятилетия XIX века широкое увлечение велосипедом и другими видами спорта способствовало облегчению женского костюма и распространению идеи отказа от корсета, поддержанной не только суфражистками, но и именитыми кутюрье – Полем Пуаре, Жаком Дусе и др.
Где-то между этими двумя полюсами – простонародьем и военной, преимущественно еще аристократической элитой – находилась французская буржуазия, класс финансово уже доминирующий, но не признаваемый элегантным. И для Шанель пока не знакомый. В 1905 году в семье фабриканта из Нормандии Мориса Диора родился второй сын Кристиан. Раннее детство его прошло в Гранвиле, модном на рубеже веков морском курорте, в окружении любящей семьи. Дом в англо-нормандском стиле, купленный по прихоти матери, серо-розовый особняк, который сам Диор позднее нежно назвал «безобразным», тем не менее повлиял на вкусы и характер будущего кутюрье. Стоявший на скале над морем, открытый ветрам, окруженный садом, казавшимся маленькому мальчику настоящими джунглями, он был и уединенным приютом фантазий, подпитываемых сказками с иллюстрациями Доре и копиями японских гравюр, и прекрасной сценой для очаровательных детских праздников и карнавалов.
Когда Кристиану исполнилось 5 лет, семья переехала в Париж, благодаря чему он еще застал и запомнил на всю жизнь конец счастливой и беззаботной предвоенной belle epoque, великолепие и пышность первой из европейских столиц, роскошные туалеты дам, вдохновленные сказочным миром «Русских сезонов» и парижским «новым стилем». Здесь тихий и застенчивый мальчик поступил в коллеж и был примерным и беспроблемным учеником. И вряд ли что-то было способно разрушить это безмятежное существование, даже война.
Первая мировая
Сколько времени потребовалось деятельной и решительной Шанель, чтобы начать тяготиться жизнью в Руайо, узкими интересами Бальсана, его приятелей-спортсменов и их любовниц, шаткостью и двусмысленностью своего положения? Даже Париж, извечный магнит для всех провинциалов с амбициями, открывался ей время от времени лишь со стороны своих предместий – ипподромов, станций… Тяга к смене образа жизни казалась ее любовнику блажью, поэтому он не стал спонсировать начинания Габриэль, а просто предложил ей свою холостяцкую квартиру в Париже, где она и открыла шляпное ателье. Поначалу она занималась всем сама, а затем, поняв, что нуждается в профессиональной помощи, пригласила известных мастериц. Предприятие благодаря таланту Шанель (и вопреки ее неуступчивости и нежеланию избирательно подходить к клиентуре) завоевало популярность – сначала среди таких же дам полусвета, как сама хозяйка; потом подтянулся бомонд, а затем – и светские дамы. Требовалось помещение и патент, а Бальсан наотрез отказался платить. Тогда ее дело получило неожиданную поддержку у одного из новых завсегдатаев Руайо, англичанина Артура Кейпела, тоже спортсмена-игрока в поло, но всерьез занятого бизнесом, подчиненного распорядку своих деловых поездок, далекого от декадентской расслабленности. Очень скоро он стал любовником Коко, и он же дал денег на покупку помещения на рю Камбон – колыбели и неизменной резиденции будущего модного дома.
В 1913 году Шанель открыла второй магазин – в Довиле, популярном в высшем свете курорте на побережье Атлантики, и рекламой ему послужило скандальное впечатление, производимое модисткой на публику – она не только купалась в море, ходила в костюме мужского покроя и панаме, но и не скрывала свою связь с Кейпелом. Она была влюблена, и именно вещи из английского гардероба – свитеры и блейзеры – вдохновляли ее. Лишь год спустя, жарким летом 1914-го, она представит свою первую модель, скомбинировав трикотаж и фланель в подобие матроски, не сковывающей движений, со свободными линиями, не требующими корсета. Оказалось, что естественность может быть женственной – модель имела успех. Но тут началась война. Поначалу курортники разъехались, и только Габриэль по совету Кейпела осталась – и не прогадала. Когда после ряда неудач французской армии значительная часть страны оказалась захвачена врагом, в Довиль потянулись «аристократические беженцы» – потеря фамильных замков не означала, что им не на что заказать новый гардероб. А работал только магазин Шанель. И все стали одеваться как она – в длинные прямые юбки, свободные матроски, ботинки на низком каблуке, купальные костюмы с шароварами. Она же разработала форму для медсестер, когда в город стали прибывать первые раненые – но этим вклад в «общее дело» и ограничился: работы было так много, что пришлось позвать на помощь сестер. После битвы на Марне, когда Парижу перестала грозить опасность, оживились дела и на рю Камбон. А в 1915 году в Биаррице Габриэль открыла уже полноценный модный дом, куда поступали заказы не только с юга Франции, но и из Испании, в том числе и от королевского двора. Так закладывалась империя. В 1916 году, когда под началом у Шанель было уже 300 работниц, она смогла вернуть деньги, одолженные у Кейпела, и окончательно убедила себя и всех окружающих в собственной независимости.
Этот год ознаменовался еще одной эпохальной находкой – Коко искала ткань, которая бы максимально соответствовала предложенному ею стилю, где главенствовала линия и свобода движений, а не жесткая форма и вычурное украшательство. Ткань нашлась – джерси, вид полотна петельчатой машинной вязки, забракованный всеми, даже спортсменами, для которых он был создан. Габриэль скупила все складские запасы. Ткань была не очень качественной – нити раздергивались даже при попытке заложить складки. Для Шанель выход был очевиден: максимально упростить покрой. Так родилось знаменитое платье-рубашка – прямой силуэт, заниженная талия, длина много выше щиколоток, минимум или отсутствие деталей, – царившее на протяжении полутора десятилетий. Кроме того, Шанель одной из первых и ввела в моду короткие стрижки и стиль «гарсон».
Профессиональные успехи, к сожалению, не означали личного счастья – Кейпел, и так не бывший образцом верности, решил жениться на аристократке. Слабым утешением служило то, что Габриэль, подружившись с Мисей Серт, которую называли «пожирательницей влюбленных в нее гениев», стала заметной персоной среди парижской богемы. Впрочем, одно горе сменилось другим: накануне Рождества 1919-го Артур Кейпел погиб в автокатастрофе. Шанель признавалась, что он был ее единственной любовью.
Между двумя войнами
Артистические увлечения тогда овладели всеми, после войны люди были жадны для развлечений – и юный Кристиан Диор не был исключением. Новой музыке – джазу – и танцам – фокстроту, чарльстону и шимми – соответствовала новая мода. Но если в моде (как и в архитектуре) господствовала практичность и рациональность, то изящные искусства (живопись, поэзия, музыка) потребовали полной иррациональности. Для Кристиана и таких же, как он, 15–20-летних молодых людей кумирами тогда были Матисс, Пикассо, Стравинский, Жан Кокто, сюрреалисты и экспрессионисты в живописи и кино и дадаисты в литературе. В вихре вечеринок, не пропуская ни одного вернисажа или спектакля, Кристиан все-таки умудрился сдать экзамены на бакалавра. Поскольку на тот момент его увлекла архитектура, он хотел поступить в Школу изящных искусств, но увы! Последовал скандал в благородном семействе, и под давлением матери Диор-младший записался в Школу политических наук, которую и закончил в 1926 году, не получив диплома. Как считал он сам, именно эти годы и сформировали его вкус и определили круг друзей, которые в дальнейшем стали «самым надежным капиталом».
В 1927 году Кристиана призвали в армию, и он, отказавшись от офицерской школы, служил сапером в инженерном полку, на досуге размышляя, чем заняться в дальнейшем. Выбор, к ужасу родителей, был сделан в пользу художественной галереи. Однако им удалось договориться с сыном – с условием, что имя Диор никогда не окажется на вывеске ему были выделены необходимые средства. Галерея была открыта в 1928 году, и продавались там не только произведения уже упомянутых кумиров эпохи, но и, к примеру, Дали. Много лет спустя Диор с грустью вспоминал об этих бесценных полотнах, признавая, что работа кутюрье никогда не принесет такого богатства.
Печальная (для Диора) участь ждала эти картины: биржевой кризис 1929 года и последовавшая за ним Великая депрессия положила конец его предприятию. Затем умерла мать, а в 1931 году отец, вложивший свои капиталы в недвижимость, был разорен дотла. Картины и дома были распроданы. Кристиан, совершив путешествие в СССР с группой архитекторов и разочаровавшись в таком «лекарстве от кризисов капитализма», вынужден был мыкаться по каморкам, пытаясь изобрести способ помочь родным. Полуголодное существование не прошло даром, он серьезно заболел, но благодаря помощи друзей отправился на лечение в горы. Там он попытался рисовать, а затем продолжил учиться у друзей в Париже, перерисовывая фигурки из модных журналов. Первые эскизы он продал в возрасте 30 лет, и только в 1938-м его пригласили работать модельером в модном доме Пиге. Период ученичества несколько затянулся.
Как ни была потрясена Габриэль смертью возлюбленного, она не была способна оставаться в бездействии. Уже год спустя выходят ее духи «Шанель №5», эфемерный ответ абстрактному искусству: благодаря использованию синтетических ингредиентов это был первый неопределимый, ни на что не похожий запах – и источник ее благосостояния в самые трудные годы. Затем пришла очередь бижутерии – имея настоящие драгоценности, в том числе и подарки от своих тогдашних любовников, Великого князя Дмитрия и герцога Вестминстерского, она комбинировала их с собственными произведениями, как бы демонстрируя: истинная роскошь зависит не от цены, а от эстетического эффекта. Свобода и независимость во всех смыслах определяла стиль Коко – тот стиль, который она предлагала женщинам. Для новых, освобожденных женщин, стройных, спортивных, она придумала универсальную вещь – бессмертное маленькое черное платье. Поддерживая Стравинского и Дягилева и создавая костюмы для постановок последнего, она не могла пройти мимо «русского» стиля, отдав ему дань в вышивках и меховой отделке. Попытка сотрудничать с «фабрикой грез», однако, успехом не увенчалась: костюмы мадемуазель для пары фильмов не произвели эффекта, и она безапелляционно назвала Голливуд «столицей дурного вкуса». Вторая половина 1930-х годов не была легкой для модельера: Эльза Скьяпарелли со своими сюрреалистическими туалетами теснила ее на троне парижской моды, сотрудничество в театре с Жаном Кокто также не принесло ожидаемого успеха, а в 1936 году забастовали работники модного дома, и Шанель была вынуждена пойти на уступки. Надвигалась очередная гроза.
Вторая мировая
Вместо успеха, которого так долго ждал Диор, пришла война. Несостоявшегося модельера призвали в армию; во время «странной войны» – начального периода Второй мировой, когда боевые действия велись еще совсем вяло – он был в Турени, ходил в сабо, и с легкостью для столь рафинированного человека привык и полюбил крестьянскую жизнь. После разгрома 1940 года он оказался в южной зоне, встретился с отцом и сестрой в деревушке неподалеку от Канн и совсем уж собрался зарабатывать себе на жизнь огородничеством. Но его нашли сотрудники газеты Figaro, для которой он раньше рисовал, и предложили присылать рисунки для дамской странички. Когда сообщение между двумя зонами, на которые была поделена Франция, наладилось, оказалось, что в Париже, несмотря на военное время, открылись некоторые модные дома, и прежний патрон приглашает Диора на старое место. Но отличавшийся нерешительностью и робостью Кристиан колебался так долго, что, в конце концов, вернувшись, обнаружил, что вакансия уже занята. Правда, ему посчастливилось познакомиться с Люсьеном Лелоном, дом моды которого считался одной из лучших школ портновского искусства, и получить у него работу вместе с Пьером Бальменом. В тяжелых военных условиях, при вечной нехватке материалов и боязни закрытия и ареста (сестра Диора попала в Равенсбрюк как участница Сопротивления) они учились всем тонкостям ремесла.
К слову сказать, место Диора у Пиге занял модельер, до этого работавший у Шанель. С началом войны мадемуазель объявила о закрытии своего дома и уволила всех работников, что многие сочли дезертирством. Тем не менее, магазин ее работал, Париж она не покинула и продолжала жить в отеле «Риц», облюбованном немцами. Более того – ее любовником стал атташе немецкого посольства фон Динклаге. О степени сотрудничества мадемуазель с немцами достоверных сведений нет, однако известно, что она, убежденная, что спасение Европы – в сепаратном мире, пыталась встретиться с Черчиллем в Испании, чтобы склонить его к англо-германским переговорам. Ее поездку организовало Шестое управление Шелленберга, но встреча не состоялась из-за болезни премьер-министра. Шанель все это припомнили, когда в ее магазине на рю Камбон немецкие мундиры сменились американскими – она даже была ненадолго задержана. Затем она уехала в Швейцарию, фактически в ссылку, где и оставалась, тяготясь бездействием, до 1953-го.
На пороге нового мира
В детстве на ярмарке гадалка предсказала Диору, что благодаря женщинам он разбогатеет. Для начала века это звучало двусмысленно, но у судьбы были свои планы. В 1946 году Кристиану предложили реанимировать модный дом Гастон. Он собирался отказаться, но на встрече с владельцем, текстильным магнатом Буссаком, вдруг, преодолев застенчивость, с неожиданным для самого себя красноречием описал новый дом, который бы после долгой военной стагнации вернул моду к традициям французской роскошной элегантности, а женщин освободил бы от униформы и сделал вновь женственными. Все, о чем говорил этот новичок, противоречило здравому смыслу: в пережившей оккупацию стране царил дефицит, а он предлагал не просто вернуться к длинным платьям, требовавшим умопомрачительного количества ткани, но и придать своим моделям жесткую форму. Ему виделся образ женщины-цветка – нежной, хрупкой, с покатыми плечами, подчеркнуто тонкой талией и в широкой юбке – полной противоположности той широкоплечей особы в строгом мундире или рабочем комбинезоне, к которой весь мир привык за последнее десятилетие. Он вспомнил о том, что назначение моды – украшать женщину. Буссак поверил и не прогадал.
Уже 12 февраля 1947 года на авеню Монтень Кристиан Диор представил свою первую коллекцию, названную Corolle («венчик»), которую сочли революционной. Кармел Сноу, редактор Harper’s Bazaar, назвала этот стиль New Look, и ему суждено было главенствовать более десятилетия. Конечно, признание было не однозначным: во-первых, скептики утверждали, что все это – не революция, а реставрация, и отсылали к моде belle epoque. Моралисты говорили, что безнравственно предлагать платья за несколько тысяч франков, когда большинство женщин едва могут позволить себе купить молоко для детей. Феминистки обвиняли модельера в том, что он вернул женщин в тиски корсетов и кринолинов. Специалисты заявляли, что сложность кроя является препятствием не только для несанкционированного копирования (с которым кутюрье бесконечно и безуспешно боролись), но и для запуска коллекций готовой одежды, а финансовый успех одной высокой моды сомнителен. Но оказалось, что New Look – это именно то, чего хотят многие женщины после ужасов войны: быть слабой, нуждаться в заботе, сбросить бремя ответственности. «Дом Диора поднялся на нарастающей волне оптимизма, когда воскресла надежда на общее счастье… Женщины со своей непогрешимой интуицией не могли не уловить, что я мечтаю сделать их не только красивее, но и счастливее», – так писал о своем дебюте сам кутюрье. Диор вернул Парижу статус столицы мировой моды.
Первый успех не стал единственным – за следующие 10 лет Диор создал 22 линии одежды. Он был фактически первым, кто стал выпускать сезонные коллекции осень–зима и весна–лето, варьируя силуэты, линии кроя и длину дважды в год. Создавалось впечатление, что он наверстывает упущенное в молодости, когда творчество было уделом не его, а его друзей. Он одевал всех знаменитостей эпохи. Кроме того, проявился и Диор-бизнесмен. Он открыл филиалы своего модного дома в Нью-Йорке, Лондоне и Каракасе, продавал патенты на свои модели, выпускал духи, аксессуары и обувь – мечтой модельера было, чтобы во всем мире женщины разного достатка одевались с головы до ног «от Диора». В 1949 году 75% французского модного экспорта имело марку «Диор», и Жан Кокто так расшифровал имя кутюрье: Dior – это Dieu (бог) и Or (золото).
В этом модном спектакле XX века остаются еще два акта: возвращение и смерть. В 1953 году 70-летняя Габриэль Шанель решила вернуться – она была уверена, что мода, создаваемая мужчинами, не соответствует современным женщинам. Она вернулась в Париж роскоши и романтизма, представила новую коллекцию – и неожиданно потерпела фиаско! «Французская пресса была чудовищна в своей вульгарности, глупости, злобе. Журналисты насмехались над ее возрастом, уверяли, что она ничему не научилась за 15 лет отсутствия…» Это был полный провал, и что же? Несгибаемая Коко признала, что потеряла сноровку… и на следующий день взялась за следующую коллекцию. Уже через год она получила прежнее призвание – сначала в США, потом на родине. Объясняя свой успех, она говорила, что у одежды есть своя логика, и она всего лишь следовала этой логике. Шанель снова взошла на трон и царствовала еще 17 лет, до самой смерти создавая и удивляя своими идеями. Карл Лагерфельд, в 1980-е спасший ее империю от развала, так и не поменял табличку на двери рабочего кабинета на рю Камбон. Там по-прежнему только одно слово: «Мадемуазель».
Правление Диора было, напротив, совсем коротким: он умер внезапно от сердечного приступа, на отдыхе, в 1957 году. Это был единственный случай, когда суеверный модельер не послушался совета своей личной предсказательницы, отговаривавшей его от поездки.
Как ни странно, и «Шанель», и «Диор» по-прежнему в моде.
