Французские погромы и поджоги, заполнив собою на несколько недель эфир мировых теленовостей, постепенно утихли.
После «пожаротушения» французские политики принялись лихорадочно подсчитывать, какой «электоральный ущерб» и кому именно нанесен. Иными словами, сколько голосов избирателей, разгневанных бессилием правительства, безвозвратно потеряно для тех, кто сегодня у власти (оппозиция, понятное дело, занята тем же, но с «другого конца» – как извлечь наибольшую выгоду из провалов политических противников).
Существом вопроса вновь не озабочен никто. Ежедневная тактическая суета вновь надежно заслонила стратегию и перспективу.
Между тем сотни тысяч европейских обывателей задаются вопросом: что это было? И возможно ли повторение? И, быть может, это только первые всполохи грандиозного всеевропейского пожара?..
Старые грехи
Совсем недавно Франция была одной из великих колониальных держав. Еще чуть более века назад присвоение новых территорий было излюбленным «спортом» европейских стран. Считалось: чем больше у страны заморских земель, тем она богаче. Собственно, Первая мировая война и разгорелась из-за желания нескольких европейских государств «переделить мир» (Германия полагала, что она «опоздала» к «разделу мирового пирога», а потому Англии и Франции имело бы смысл поделиться своими жирными кусками с молодым растущим тевтонским организмом).
Но за все рано или поздно приходится платить.
После обретения независимости большинство вчерашних колоний (это касается, кстати, не только Франции) так и не сумели выбраться из нищеты и череды постоянных войн и переворотов. Спасаясь от голода, резни и беспросветной жизни, миллионы жителей бывших колоний устремились в бывшую метрополию.
В результате Францию сегодня можно назвать одной из наиболее «мусульманских» стран Европы. В стране с населением около 60 млн. человек проживает более 5 млн. мусульман. По численности они составляют сегодня вторую (после католиков) религиозную группу, опережая протестантов и иудеев. Примерно две трети мусульманского населения Франции составляют иностранцы – представители 123 стран мира. В основном это выходцы из стран Магриба (Алжира, Марокко и Туниса), Черной Африки, Турции, Ближнего Востока и других регионов мусульманского мира. Наиболее многочисленной из магрибинских диаспор во Франции являются выходцы из Алжира (700–800 тыс.), им ненамного уступают по численности марокканцы (около 600 тыс.); менее значительна тунисская диаспора (300—400 тыс.). Во Франции проживает около 350 тыс. выходцев из Турции. За исключением католиков-халдеев, турецкие иммигранты (среди которых немало курдов) также являются мусульманами. Мусульмане преобладают и среди иммигрантов из стран Черной Африки (Сенегала, Мали, Нигера и др.). Менее крупные общины образуют иммигранты из стран Арабского Востока, Пакистана, Ирана и других регионов мусульманского мира.
Далеко не все из них прижились на новой родине.
Конечно, попав в Европу, почти все они спаслись от обычных ужасов своей далекой родины, где зачастую даже элементарное выживание не было гарантировано.
Во Франции же, напротив, они получили не только возможность безопасно жить, но и определенные социальные гарантии. Например, иммигрантам предоставляется практически бесплатное жилье, выделяемое из расчета 12 кв. м на человека, включая детей. Выселение из таких квартир, даже при неуплате за электричество и газ, возможно, согласно действующим законам, лишь с апреля по сентябрь – ведь в остальные месяцы во Франции господствует суровая, по французским меркам, зима. Минимальное пособие, которое получают даже те, кто никогда и нигде не работал, составляет во Франции 390 евро в месяц. Пособие на ребенка – 160 евро в месяц. При этом все дети обязаны учиться в начальной и средней школе, к тому же бесплатно.
Казалось бы, откуда же взялось недовольство?
Некоторые склонны видеть главной его причиной ненависть к преуспевающим членам общества. Другие говорят: «Так что же они хотят? Они же не работают, потому что не хотят работать!» Действительно, постоянную работу имеют лишь немногим более 40% всех мусульман-иммигрантов. Но вовсе не потому, что они не хотят работать. Многие жители так называемых иммигрантских кварталов говорят, что когда они идут устраиваться на работу, стоит только сказать, что тебя зовут Мамаду и ты из Клиши (или какого-то другого пригорода), тебе тут же отвечают, что вакансия занята.
Когда большое количество молодых безработных мужчин живет в одном месте, выходом для их эмоций нередко становится насилие. Черные и арабские женщины не подвергаются и малой толике той дискриминации на рынке труда, с которой сталкиваются их братья. Быть может, именно поэтому более трети фиксируемых в стране правонарушений совершается иммигрантами. Людей просто толкают «на кривую дорожку».
Смерть ребенка, явившаяся поводом для начала беспорядков, — страшное эмоциональное событие, но здесь на это накладывается существующее долгие годы затаенное отчуждение, которое время от времени вырывается наружу, обретая форму насилия. Оно стало неотъемлемой частью жизни, и ему особо никто не удивляется. Но к чему приводит насилие? Даже в обычный уик-энд от 20 до 30 автомобилей подвергаются нападениям и поджогам. Сожженные автомобили и магазины принадлежат в большинстве случаев тем, кто сумел найти работу и скопить немного, несмотря на все проблемы.
У детей североафриканских иммигрантов, живущих в пригородах французских городов, есть мощнейший источник ярости. Происходит не просто восстание подростков. Это давно и долго сдерживаемый гнев, который вызрел в душах тех, кто уехал за море искать не просто кусок хлеба. Они искали другое социальное устройство. Они многого ждали от общества, лозунг которого «Свобода, равенство и братство». Они нашли здесь социальные пособия, нашли свою banlieu, пригородную зону, где они живут, но они не нашли того, что искали.
Французское общество дало им крышу над головой, однако этого мало человеку, который бежал от одной крыши к другой. Быть может, одна была дырявая, но вторая не стала лучше. Практически, они живут в бетонных джунглях. Грязные, покрытые граффити стены многоквартирных высоток, во многих выбиты окна, где-то вместо стекол фанера. Они тянутся на километры. Многие здесь убеждены: государство в лучшем случае их игнорирует. В худшем – ставит палки в колеса тем, кто пытается вырваться из этих нор.
Эти зоны – не просто предместья, это места, где коренные французы практически уже не бывают. По сути дела, этих людей туда выселили и о них забыли. Это дети, которые выросли в бетонных джунглях, которые в своей жизни ничего толком и не видели, кроме них же. Они ждут, когда принимающее общество хотя бы немножко модифицирует свои республиканские устои с учетом их этнических и прочих традиций.
Существует мнение, что французы – жуткие националисты. Давайте вспомним диалог из фильма тридцатилетней давности «Банзай!», где общаются двое. Француз арабского происхождения спрашивает: «Привет, ты все еще жених?», а «коренной» француз отвечает: «А ты все еще араб?» На сегодняшний день, как мы видим, ситуация не сильно изменилась. Слово «коренной» взято в кавычки сознательно, так как в настоящее время порядка 45% граждан пятой республики либо родились за пределами Франции, либо как минимум один родитель у них является иммигрантом и вовсе не факт, что второй является настоящим, в этническом понимании слова, французом.
Если выходцу из европейской страны для того, чтобы перенять типичные поведенческие модели людей, постоянно находящихся в социальном контексте своей новой родины, требуется относительно немного времени, то его «коллеге» из арабского мира усилий и времени для того же нужно намного больше. Что ни говори, но все-таки народы Франции и Италии гораздо ближе друг к другу в культурном отношении, чем Франции и, скажем, Туниса. Но даже если этот человек уже достаточно прочно интегрирован в принявшее его общество (а его дети еще лучше), куда, простите, спрятать свой, несколько неевропейский внешний вид? Бьют, как известно, вовсе не по паспорту. Это и есть одно из противоречий не только сегодняшней Франции, но и многих других стран Западной Европы.
В представлении европейцев араб всегда будет под подозрением, будет жуликом, наркоманом, разбойником и т.д. Его приглашают в гости, потому что нужны рабочие руки. А когда приглашаешь рабочих, строителей или мусорщиков, на их манеры не часто смотришь, лишь бы было чисто. Кто-то должен печь хлеб, продавать на рынке овощи, чистить канализацию. Французы не делают этого уже очень давно. Во Франции эту работу выполняют арабы. Азиаты ведут себя тихо, азиатская диаспора торгует. А мусульмане делают ту работу, от которой французы давно отказались. Другое дело, что у них «плохие манеры». Это часто не соответствует действительности, а такое отношение к ним нередко просто навязано социальными стереотипами, преобладающими в общественном сознании.
Между прочим, одной из жалоб французских граждан африканского и арабского происхождения является то, что их голоса почти не слышны в национальных дебатах, даже если беспорядки и погромы происходят там, где они живут. Любопытно, что дискуссия о причинах и следствиях погромов идет без представителей этнических меньшинств Франции, вследствие чего 15% не белого населения Франции чувствуют себя, по сути дела, невидимками.
Французское телевидение, действительно, пристально следит и подробно информирует жителей страны о происходящем. Но складывается интересная ситуация: если смотреть ТВ, то получается, что творят беспорядки темнокожие или арабы, а объясняют, почему это происходит, белые.
По мнению тех, кто живет в этнических районах по 30 лет, они больше знают о том, что надо делать, чтобы положение исправилось к лучшему. Французские репортеры, напротив, предпочитают расспрашивать политиков, которые нередко совершенно не имеют представления о том, что происходит на самом деле.
Сотруднице университета Париж-2 Мари-Франс Малонге было поручено провести исследование, насколько этнические меньшинства Франции представлены на французском телевидении. Ведь многих граждан пятой республики удивляет, почему они не видят на телеэкранах людей, похожих на них. Этнические меньшинства, конечно, представлены на телевидении, но их мало кто видит, потому что им отводится третьестепенная роль. На деле получается так, что их как будто не существует во французском обществе.
Исследование, проведенное Мари-Франс Малонга, так и не было опубликовано. По мнению исследователя, руководство телевидения избегает критики и отговаривается тем, что, согласно конституции, во Франции все равны, и выделение этнических меньшинств противоречило бы основному закону.
Но есть и вторая сторона конфликта – это ущемленная идентичность самих французов. Выходки арабской хулиганствующей молодежи вызывают приступы ксенофобии и национализма среди «коренных». И некоторые из них идут по более известному в других странах пути – пути бритоголовых футбольных фанатов, скандирующих лозунги «Франция для французов». Они чувствуют, что живут в поликультурном обществе, у них есть некий страх, что общество становится не совсем уже европейским, что они теряют контроль над своей собственной страной.
На самом деле, «виноватых» здесь искать бессмысленно. Их очень много, и они исключительно разнообразны – колониализм, алжирская война, исламизм, безработица. Заметим, что и упреки в адрес иммигрантов часто весьма справедливы – им всем, безусловно, нужно было приспосабливаться к жизни в республиканском обществе. И, с другой стороны, не нужно было навязывать и воспроизводить свою «разность».
Но сегодня бессмысленно говорить в сослагательном наклонении. Сегодня перед французским обществом стоит иной вопрос: как быть и как жить дальше?
Провал интеграционной политики?
Беспорядки во Франции стали причиной многочисленных споров о том, как иммигранты интегрируются в западное общество. Многие сразу заговорили о провале интеграционной политики. Все, что от нее осталось за последние несколько дней, – это дымящиеся остовы машин, выгоревшие магазины и горы пепла.
Одни утверждали, что всему виной кризис французской модели социальной адаптации иммигрантов – не те приоритеты были выбраны и не учитывались особенности иммиграционных потоков во Францию.
Другие, наоборот, говорили, что хоть эти приоритеты и были выбраны неправильно, но они были единственно приемлемы для этих самых иммиграционных потоков. Действительно, никому бы не понравились более правильные приоритеты – принудительное крещение любого просящего гражданства, запрет на использование любого языка, кроме французского, и имен, кроме французских.
Проблема интеграции – головная боль французского общества, от которой оно не может избавиться уже несколько десятилетий.
Беда в том, что этот вопрос находится не столько в культурной, сколько в политической плоскости. Это касается не только Франции, но и всего западного мира. В пятой республике до сих пор между крупными политическими партиями не было согласия в том, как решать проблему иммиграции. Политики метались от «инвестиций и субсидий к железному порядку». За этими диаметрально противоположными подходами они лишь скрывали свою беспомощность.
Нередко никчемная, пораженческая, лицемерно-либеральная позиция французских властей, долгое время гордящихся «гармонией» с мусульманским миром в своей стране, олжна была привести к этим и еще худшим результатам.
Западная демократия сделала игроков тамошнего политического поля заложниками таких понятий, как «толерантность» и «политическая корректность», нередко возводящихся в культ. Любого политика, сетующего, что прибывающие иммигранты не желают считаться с культурой и историей своей новой родины, а наоборот, всячески стараются навязать ей собственные представления о жизни, принято обвинять в расизме. Здоровым силам общества становится все труднее противостоять требованиям меньшинств – в большинстве случаев абсолютно безосновательным – и не быть отнесенными к националистам. Так было и в начале ноября – желание французского правительства выглядеть либеральным и политкорректным на некоторое время перевесило его обязанность защищать закон и собственных граждан.
Французские власти мечтали о создании поликультурного, полиэтнического общества. Как видим, они были неисправимыми идеалистами – сегодня во Франции существуют две культуры – европейская и мусульманская. И существуют они не в симбиозе, а параллельно. Получается как в клипе марсельской рэп-группы IAM «Le Petit Frere» — «мы живем в разных мирах – мы и они».
С другой стороны, иммигранты-мусульмане, действительно, живут хуже французов. Но, спрашивается, почему они должны жить лучше? Во французском обществе, до поры до времени даже не хотели ставить этот вопрос, но теперь придется это сделать. Слишком долго во Франции права гражданина безосновательно подменялись правами человека, и настало время отказаться от столь явного шулерства. Не может быть прав вне обязанностей. И гарантом может быть только государство, а не инструменты так называемого гражданского общества.
На что имеет право претендовать приехавший в чужую страну?
На отношение к себе как к честному и свободному человеку, на невмешательство в его частную жизнь, на свободу передвижения и вероисповедания. Все это – его неотъемлемые права, и, надо заметить, во всех странах Европейского союза они соблюдаются с исключительной скрупулезностью. Но может ли такой человек претендовать на равное с коренными жителями этой страны социальное обеспечение, образование, получение жилья и участие в общественной жизни? Нет и еще раз нет. Потому что все эти права проистекают не из его человеческой природы, а из его гражданского статуса. И это не противоречит идеям свободы, столь укорененным во Франции. Не случайно словом «общество» (sociеtе) во французском языке обозначается любое добровольное объединение, включая даже фирмы и компании. Общество – это совокупность граждан, имеющих обязательства друг перед другом, социальный организм, в котором права неразрывно связаны с обязанностями и немыслимы без последних.
Война хижинам?
Есть мнение, что источник нынешних проблем Франции кроется в урбанистических концепциях середины прошлого века, а национальная составляющая французских беспорядков – лишь видимая часть айсберга.
Идея строительства социального жилья во Франции возникла еще в 1889-м. Ее появлению способствовали «гигиенические» и модернистские веяния в среде буржуазии. Однако при всем своем модернизме речь шла о достаточно консервативных и моралистических начинаниях, основанных, в частности, на религиозной составляющей – социально ориентированные католические организации расценивали создание массового социального жилья как один из способов уменьшения социальной напряженности и предупреждения возникновения революционных ситуаций (!).
Эта филантропическая инициатива вылилась в возникновение компаний, занимавшихся строительством многоквартирных домов. Незадолго до Первой мировой войны она получила признание государства. А когда война кончилась, в Париже развернулось массовое возведение многоэтажных зданий из красного кирпича. За прошедшие годы они стали неотъемлемой частью городского пейзажа. Эти дома выросли на месте бывших городских трущоб и оборудовались удобствами согласно новейшим нормам устройства городского жилья – индивидуальной канализацией, горячей водой, отоплением, газом и даже лифтом.
Вскоре после Второй мировой войны строительство социального жилья во Франции продолжилось с новой силой. Причиной тому послужила финансовая поддержка государства, которое не видело иного выхода из ситуации, порожденной продолжающейся урбанизацией и послевоенным всплеском рождаемости.
Демографические прогнозы середины 50-х годов XX века, основываясь на тогдашних тенденциях, предсказывали, что Франция должна перешагнуть 70-миллионный барьер численности населения уже в середине 70-х. А когда стало очевидным, что война в Алжире закончится массовым исходом в метрополию, жилищная ситуация стала казаться еще более угрожающей.
Демографы ошиблись. Рождаемость в начале 60-х годов резко упала. Население страны за последующие 40 лет выросло лишь на 5 млн. человек. Но массовое строительство в пригородах крупных городов уже было развернуто. Были отработаны технологии возведения панельных и блочных домов. Возникли дома-монстры, например «Каревелла» в пригороде Парижа Сен-Дени (самый большой многоквартирный дом в Европе). Несмотря на то, что ошибочность принятых решений вскоре стала очевидной, замедлить этот процесс удалось лишь к началу 80-х годов.
Причин этому было несколько. Конечно же, сыграло свою роль строительное лобби – слишком много людей и компаний оказались вовлечены в прибыльную систему расходования гигантских средств, выделяемых для строительства «социального жилья».
Но главная причина, как ни странно, оказалась не социальной и не экономической. Речь шла о политических интересах Французской коммунистической партии, имевшей значительный вес во Франции.
Многоквартирные пригороды Парижа несколько десятилетий подряд образовывали «красное кольцо» вокруг столицы Франции и других крупных городов страны (кстати, эти рабочие кварталы, вопреки распространенному мнению, до сих пор далеко не на 100% иммигрантские). Долгое время жители этих районов служили главным электоратом для левых. Одновременно с этим «социальность» и концепция «народного жилья» замечательно вписывались в идеологические представления и коммунистов, и социалистов.
Однако после нефтяного кризиса 70-х годов безработица внезапно из технической превратилась в хроническую. В результате все больше и больше обитателей подобных кварталов переставали платить налоги.
У муниципалитетов «социальных районов» оскудели бюджеты – перестало хватать средств на поддержание в порядке территории, социально-культурные программы, муниципальную полицию. Районы становились грязными, неприятными для жизни, и, как следствие, немногие оставшиеся налогоплательщики стремились уехать оттуда. На их место постепенно приходили другие – как правило, иммигранты, которые тоже не платили налогов. Денег у муниципалитета становится еще меньше. Замкнутый круг. Такова в первом приближении схема возникновения «иммигрантского гетто».
Постепенно во Франции отказались от старых жилищных программ – нынешнее социальное жилье строится с таким расчетом, чтобы не создавать повышенной концентрации социально неблагополучного населения. Не поздно ли?
Как бы то ни было, сторонники «урбанистического» объяснения возникшего конфликта не учитывают одного весьма существенного обстоятельства. Вполне возможно, что неверная градостроительная и социальная политика усугубили проблему. Но вряд ли можно утверждать, что они же ее породили. Куда бы ни расселили иммигрантов, это не снимет с повестки дня иные вопросы – религиозный, культурный и экономический.
Поэтому плохую услугу своей стране оказывают те французские политики, которые пытаются подменить глубокий анализ всей болезни, предложениями о косметических изменениях (дескать, расселим эти «зловредные районы», повысим пособия, и дело с концом). Если бы проблема была только в этом, то, по большому счету, сокрушаться было бы не о чем.
Что дальше
Сегодня многие специалисты по-прежнему говорят, что Франции все еще нужны иммигранты. Например, на юге страны виноделы и садоводы жалуются, что не могут привлечь достаточно работников, несмотря на уровень безработицы, превышающий 9%, а статистика ООН говорит прямо: Франции ежегодно необходимо привлекать 1,7 млн. иммигрантов, чтобы поддерживать демографический статус кво. В дополнение ко всему в иммиграции видят еще и средство борьбы со старением нации и естественной убылью населения.
Впуская размеренными дозами к се бе иммигрантов, Европейский союз не только справляется с грязной работой «на дому», но еще слегка «выпускает пар» напряженности в окружающем лишенном материальных благ мире. Шанс попасть в землю обетованную хотя бы немного снимает зависть и озлобленность в афро-азиатских нищих государствах, а заодно позволяет европейцам чувствовать себя гуманными благодетелями, демократами с широкой натурой, осчастливившими мир.
Иммигранты – это дешевая рабочая сила, и без нее сложно обеспечить активный рост экономики. Но получается вот какая штука: приглашали рабочую силу, а приезжают люди! И у этих людей, как правило, совершенно иная культура и мировоззрение.
А что, если старый свет просто не в состоянии «переварить» такое большое количество мигрантов, радикально отличающихся от коренных европейцев в культурном плане? Быть может, через некоторое время число «новых» европейцев превысит число коренных, что приведет к обратному процессу – афро-азиатская культура начнет поглощать европейскую. В результате появится новая общность, некая смесь арабо-афро-азиатской и европейской культур.
Вряд ли этот сценарий придется по душе большинству жителей Европы.
Однако ни для кого не секрет, что с рождаемостью у «новых» европейцев, в отличие от коренных, полный порядок… Не потому ли книга «Мечеть Парижской богоматери» Елены Чудиновой стала бестселлером в этом сезоне?
Европа сегодня находится в исключительно сложном положении. Есть острейшая ситуация, но нет даже намека на возможный выход из нее.
Но самое страшное в другом – Европа не желает искать этот выход.
Понятно, что у ТАКОЙ ПРОБЛЕМЫ (вернее, хитроумнейшим образом сплетенного клубка проблем) нет единственного, и тем более простого, решения. Но уже сегодня высказывается ряд вполне здравых соображений.
Например, отдельные исследователи и политики предлагают Франции, как и другим странам Европы, поощрять эмиграцию из культурно близких стран, например из Восточной Европы. Ведь «польские водопроводчики», «югославские строители» или «русские шоферы» – все это люди более или менее европейской культуры. По этому пути уже пошла Чехия, при приеме на постоянное место жительства отдающая предпочтение выходцам из сопредельных государств, близких в культурном отношении к чехам.
Схожие процессы наблюдаются в Португалии и Испании – эти страны активно поощряют приток иммигрантов из Латинской Америки – потомков португальцев, испанцев и прочих европейцев, готовых в общем-то на ту же работу, которую во Франции выполняют арабы. Однако латиноамериканцы при этом имеют общие культурные, религиозные и языковые корни с европейцами. В силу этого им гораздо проще интегрироваться и проблем с ними возникает на порядок меньше.
А в том, что их дети будут гораздо глубже включены в социальные процессы новой родины, нежели их сверстники – выходцы из арабских и африканских стран, можно не сомневаться. Опять же, в силу близости культур.
Понятно, что подобный подход способен лишь частично ослабить напряженность ситуации. Однако вкупе с другими мерами (большую часть из которых еще предстоит придумать) это могло бы стать составной частью новой европейской политики по сохранению своей цивилизации и сбережению этнического и гражданского мира в Европе.
Но для этого требуется одно – в полный голос заговорить о существующей проблеме. Развернуть широчайшую (возможно, ожесточенную) политическую дискуссию по ней. Отказаться от бесплодной политкорректности и удручающего стремления свести все к мелким, сиюминутным, НЕСТРАТЕГИЧЕСКИМ мерам.
К сожалению, ничего из перечисленного пока нет. А затягивать не стоило бы.
Ведь уже ходит анекдот о том, что Париж – это город, в котором когда-то жили французы.
