26 апреля 2016 года весь мир отметил 30-летие аварии на Чернобыльской АЭС. Для многих эта масштабная техногенная катастрофа стала своеобразным Рубиконом, за которым наступило понимание жесткого факта – безопасным атом будет только в руках действительно профессиональных, ответственных и думающих хозяев. Между тем взрыв 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС стал далеко не первой аварией, сопровождаемой мощным радиоактивным выбросом. За период с 1945-го по 1986-й в мире было зарегистрировано более 250 случаев аварийной утечки радиации с серьезным воздействием на людей и окружающую среду. Немалая часть этих происшествий приходилась на предприятия и военные объекты Советского Союза. А самая знаковая авария – взрыв на химическом комбинате «Маяк» – по масштабам последствий оказалась сравнима с коллапсом в Чернобыле.
Взрыв атомной (тогда ее называли урановой) бомбы в Хиросиме известил о начале новой эры в истории человечества. США громогласно заявили, что обладают оружием, способным за доли секунды стереть с лица земли крупный город. Для руководства Советского Союза это не стало неожиданностью: еще в сентябре 1942 года в стране был развернут свой атомный проект, руководил которым академик Игорь Васильевич Курчатов, а информация об успехах американцев оперативно утекала из сейфов «Проекта Манхеттен» в Москву. Однако наметившееся отставание СССР необходимо было срочно ликвидировать. 20 августа 1945 года постановлением ГКО №9887сс/оп был создан Специальный комитет по использованию атомной энергии. Его задача состояла в обеспечении в самые сжатые сроки паритета между СССР и США за счет создания, испытания и внедрения собственного ядерного оружия. Возглавил комитет тогдашний нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия. Условия, в которых велись работы, советские атомщики между собой окрестили «РОК» (режим ошпаренной кошки). Одним из ключевых шагов в исполнении намеченной программы стала закладка в ноябре 1945 года между городами Кыштым и Касли завода № 817 – первого в СССР промышленного комплекса по производству оружейного плутония. Спустя годы это режимное предприятие получит официальное наименование комбинат «Маяк».
В состав промышленного комплекса должны были войти три объекта: «А» – реакторы для производства заготовок плутония; «Б» – радиохимический завод для выделения чистого плутония из заготовок методом облучения; «В» – химико-металлургический завод для изготовления плутониевых блоков требуемой формы для последующей начинки ядерных бомб. Изготовленные на заводе № 817 плутониевые полусферы планировалось отправлять литерными поездами на другое номерное предприятие – завод № 550, превратившийся со временем в еще один секретный атомный центр СССР – «Арзамас-16». Объекту «А» (с легкой руки Берии его стали называть «Аннушкой») уделялось основное внимание, поскольку именно реакторный блок был ключевым звеном всего процесса.
Строительство комплекса велось силами военных и заключенных. Привлечение гражданских специалистов старались свести к минимуму, считая, что это поможет обеспечить необходимую секретность стройки. Неизбежным следствием штурмовщины при проведении работ стали многочисленные технологические нарушения и мелкие аварии. Катастрофические последствия воздействия на организм человека радиации еще не были изучены в достаточной степени, и при проектировании этот аспект практически не учитывался. Так, поселок для сотрудников химико-металлургического завода разместили всего в 1 км от цеха по производству плутония. Еще меньше внимания уделялось вопросу утилизации и хранения отходов будущего смертельно опасного производства.
Решением Совета Министров СССР от 21 августа 1947 года обширная территория, примыкающая к номерному предприятию, была признана «особо режимной зоной». Она охватывала 99 населенных пунктов, жители которых в спешном порядке получили паспорта с пропиской. Временное проживание в них было строжайше запрещено. Всех неблагонадежных – а таких выявлено было более 3 тыс. человек – оперативно выселили за пределы «зоны». Парадоксально, но многим из них эта репрессивная мера значительно продлила жизнь.
Строительство первого в СССР и в Евразии промышленного реактора А-1 (объект «А») завершилось летом 1948 года. Закладкой урана в реактор руководил лично академик Курчатов. Пуск состоялся 11 июня. Спустя несколько месяцев вступил в строй и радиохимический завод. Изготовление начинки для атомной бомбы сопровождается выделением большого количества твердых и жидких отходов, содержащих существенные остатки урана, плутония, цезия, стронция и прочих активных элементов. Об этом знали, но разрешить проблему полного обеззараживания продуктов производства не представлялось возможным. Жидкие радиоактивные отходы решено было сбрасывать в реку Теча, твердые – загружать в массивные контейнеры из нержавеющей стали, получившие название «банки». Их намеревались складировать в подземных бетонных хранилищах-могильниках. Для борьбы с перегревом, который неизбежно будет вызывать остаточная активность тяжелых материалов, хранилище оборудовали системой охлаждения и контроля, при этом использовались стандартные приборы и контуры, применяемые в химической промышленности и мало приспособленные для работы в агрессивных условиях вялотекущего распада радиоактивных элементов.
«Аннушка» оказалась весьма строптивой особой. Проблемы с реактором начались практически сразу после пуска. Это и не мудрено. По большей части работа велась методом проб и ошибок. Нештатные ситуации стали нормой. При этом на большинство предписаний по защите от излучения смотрели сквозь пальцы. Половина персонала работала без дозиметров. У тех, кого снабжали приборами контроля, доза облучения стандартно превышала установленную норму в три и более раз. Но это не только не вызывало паники, а, напротив, породило своего рода соревнование – у кого доза больше. Бояться радиации считалось зазорным. Такое пренебрежительное отношение к невидимой опасности было свойственно не только рядовым рабочим, но и высшему руководству. Разбираясь в причинах лавинообразной коррозии каналов реактора, серьезно облучился академик Курчатов. Заместитель директора комплекса едва ли не силой вывел ученого из реакторного зала, где Курчатов через лупу рассматривал извлеченные из активной зоны блоки, имевшие большую наведенную радиоактивность. Сигнализация превышения допустимых уровней была традиционно отключена. Если бы академик провел за этой работой еще несколько часов, полученная им доза была бы смертельной. И Курчатов не являлся исключением. Ведущие специалисты, академики и доктора наук, регулярно посещавшие комплекс, также игнорировали требования безопасности. Для некоторых из них облучение стало главной причиной ранней смерти. Но стране нужна была бомба, все остальное отходило на второй план.
В июле 1949 года первая продукция комбината – плутониевая полусфера – была направлена на завод № 550 для изготовления опытного образца советского ядерного оружия. Практически в это же время завершилось строительство специального атомного полигона. Во многом сходный с испытательным стендом базы Аламагордо, он располагался в казахстанских степях в 120 км от Семипалатинска. 29 августа 1949 года здесь была успешно подорвана бомба РДС-1. Считается, что название это предложил Курчатов, и расшифровывалось оно как «Русские делают сами». Первый этап ядерной гонки завершился. Но основная работа комбината № 817, который к тому моменту стал именоваться «Челябинском-40», или «Сороковкой», только начиналась. Теперь вопрос стоял в накоплении как можно большего количества плутония.
С конца 1948 года, когда в «особо режимную зону» стали прибывать первые сотрудники, руководство «Сороковки» подняло вопрос максимально комфортного размещения не только специалистов, но и их семей. Для разрушенной войной страны это было серьезным вызовом, однако с самого верха пришло распоряжение «средств на нужды ученых не жалеть». И очень скоро городок ядерщиков превратился в островок коммунизма посреди уральской глуши. Его жителям неизвестно было понятие дефицит. В магазинах царило полное изобилие – десятки сортов колбасы, свежие овощи и фрукты круглый год, благородные породы рыб, черная и красная икра по бросовой цене. Кроме того, здесь отсутствовали практически все реалии тогдашнего советского режима – не проводились выборы, демонстрации, субботники. Ничто не должно было отвлекать работников от их основной задачи. Разумеется, не было здесь и свойственных тому времени репрессий, разоблачений «врагов народа» и шпиономании.
Между тем начали проявляться первые последствия легкомысленного отношения к казавшейся укрощенной грозной природной силе. Уже в 1949 году на комбинате были выявлены одиночные случаи лучевой болезни. С каждым месяцем количество заболевших возрастало. Врачам запрещалось ставить прямой диагноз и истории болезни пестрели разнообразными «интоксикациями» и «анемиями». Но куда масштабней оказались результаты бесконтрольного сброса отходов в реку Теча. Хотя по плану намеревались сливать радиоактивных жидкостей не более чем на 3 кюри в сутки, уже в 1949 году этот уровень превысил 70 кюри. Теча была главным источником водоснабжения для жителей более 40 населенных пунктов, расположенных вниз по течению. Разумеется, людям не сообщили, что вода заражена. Местные жители использовали ее для приготовления пищи, ловили рыбу, купались, поливали огороды, стирали белье. Когда в 1951 году поступило предписание ограничить использование речной воды, уровни радиации в Тече были сравнимы с показателями, зафиксированными в Хиросиме вскоре после атомного взрыва. Через реки Исеть и Тобол зараженная вода уже достигла Северного Ледовитого океана. В связи с этим решено было перенести слив отходов из реки в более изолированное озеро Карачай. Пойма реки была объявлена запретной зоной, однако никто не потрудился растолковать местным жителям причину этих ограничений, и они продолжали пользоваться речной водой, но теперь уже тайком от милиции и инспекторов. Слухи о том, что вода в реке отравлена, все же просочились, но к этому времени облучению подверглись уже более 124 тыс. человек, проживавших в регионе.
На комбинате, однако, ситуация с каждым годом становилась все стабильнее. Наработка оружейного плутония велась успешно, а за счет инженерных нововведений к началу 1957 года мощность реакторов удалось увеличить почти в 5 раз, и сделано это было без дополнительных затрат. «Сороковка» вполне заслуженно считалась кузницей кадров и флагманом атомной отрасли страны. Происшествия на производстве имели место, но их воспринимали как неминуемую плату за успехи в покорении ядерной энергии, а причины старались оперативно устранять. В условиях строжайшей секретности информация об авариях редко выходила за рамки отдельных производственных участков. Гораздо меньше внимания уделялось хранению и переработке отходов. Их по-прежнему загружали в стальные банки, размещенные в заглубленных бетонных сооружениях. Хранилища состояли из ячеек-каньонов, в которых размещались 20 банок с отходами. Охлаждение стальных емкостей осуществлялось водой, которая подавалась в зазор между стенкой каньона и банками. Приборы должны были фиксировать уровень и температуру как раствора в емкости, так и охлаждающей воды. Однако большая часть из них уже вышла из строя под воздействием жестокой коррозии, а заменить их новыми не представлялось возможным из-за конструктивных особенностей хранилищ.
В период с 9 марта по 10 апреля под загрузку отходов была назначена банка № 14 хранилища С-3. Всего в стальную емкость залили 256 м3 активного раствора. 29 сентября в 14:45 дежурный техник Комаров обнаружил, что из третьего хранилища выделяется большое количество желтого дыма. Он немедленно доложил об этом начальнику смены Федорову, который направил в «тройку» группу рабочих дежурной бригады: Осетрова, Даранова и Кунакбаева. Вместе с Комаровым они спустились в хранилище, заполненное дымом настолько, что передвигаться в нем можно было только на ощупь. Не помогал даже мощный фонарь. В бетонном укрытии стояла ужасная жара. Пройдя по центральному коридору и не обнаружив серьезных неисправностей, техники включили вытяжную вентиляцию и поднялись наверх. Проверяли они главным образом состояние электропроводки. Измерить радиационный фон даже попыток предпринято не было. Большинство контрольных приборов давно уже вышло из строя, но и это не вызывало беспокойства ни у техников, ни у начальства. Частично подобное наплевательское отношение к безопасности объясняет царившая в те времена уверенность, что взрыв радиоактивных отходов технически невозможен, что это противоречит законам физики. Такое мнение утвердилось не только в СССР, но и в среде западных специалистов.
Не успели техники доложить о результатах осмотра, как в 16:22 банка № 14 взорвалась. Силой взрыва бетонное покрытие хранилища весом в 160 т отшвырнуло далеко в сторону. В производственных корпусах комбината, расположенных примерно в 2 км от хранилища, ударной волной выбило стекла и повредило оконные рамы. Находившееся в 200 м от хранилища здание частично обрушилось. Саму емкость разнесло в клочья, а почти 80 т отходов (именно столько, как показало последующее расследование, радиоактивного вещества осталось в банке после интенсивного выпаривания, вызванного отсутствием охлаждения) было выброшено взрывом на высоту более километра. Мерцающая оранжево-красным светом пыль, насыщенная цезием-137, стронцием-90, цирконием-95, церием-144, рутением-106 и ниобием-95, посыпалась вниз, на цеха и реакторные залы, военные городки и лагерь заключенных.
Подполковник в отставке И.Ф. Серов, бывший начальник химической службы в/ч 3345, казармы которой размещались в километре от реакторного завода, вспоминал: «От взрыва вылетели стекла из всех окон, обращенных к фронту ударной волны. Слетели с петель металлические ворота на въезде в часть. Военнослужащие выскочили на улицу. Многие из них, решив, что началась война, помчались в оружейный парк. Там, где располагалось хранилище радиоактивных отходов, поднялся огромный бурый столб пыли и медленно поплыл в нашу сторону».
Стоял теплый и солнечный воскресный день. Многие жители «Челябинска-40» отдыхали на природе. На стадионе «Химик» проходил матч ведущих городских команд. Грохот взрыва был слышен во всех уголках города, но многие не обратили на него внимании: взрывная техника активно использовалась на строительных площадках, и к этому уже привыкли. К счастью для обитателей режимного города, в момент взрыва дул порывистый ветер, который направил радиоактивное облако в противоположную от «Сороковки» сторону. Позже активность содержимого банки №14 была оценена экспертами в 20 млн. кюри, из которых почти 18 млн. выпало на территории промышленной и охранно-лагерной зоны. Оставшиеся 2 млн. кюри активных элементов в виде облака поднялись высоко в воздух, и ветер понес его в северо-восточном направлении. Смертельно опасное содержимое просыпалось над лесами, озерами и полями на площади более 20 тыс. км2. В течение ночи с 22 на 23 сентября во многих районах Челябинской, Свердловской и Тюменской областей наблюдалось в небе странное свечение, которые было объяснено прессой как северное сияние. К 4 утра 30 сентября выпадение радиоактивных осадков в целом прекратилось. Территория, которая подверглась загрязнению и позже получила специальное наименование Восточно-Уральский радиоактивный след (ВУРС), включала в себя 217 населенных пунктов с суммарной численностью населения 270 тыс. человек.
Первую оценку уровня радиации на территории комбината провели через 12 часов после взрыва. Снятые показания были настолько чудовищными, что в их правильность поначалу отказались верить. В непосредственной близости от поврежденного хранилища превышение норм по облучению составило 40 тыс. раз, а в 3 км от эпицентра взрыва – колебалось в пределах 400 – 1000 раз. Личный состав воинских частей и лагерный контингент срочно эвакуировали. Именно эти люди получили самые серьезные дозы радиации. Большинство производственных зданий, оборудование, подвижной состав требовали тщательной дегазации. Для проведения этих работ в авральном порядке были мобилизованы сотни тысяч призывников из Челябинска и Свердловска. Надо ли говорить, что делалось это в режиме строжайшей секретности. В самом «Челябинске-40» с утра 30 сентября стали множиться панические слухи. Жителей проинструктировали срочно выбросить все имевшиеся в домах продукты, максимально воздерживаться от выхода из дома и каждый час проводить в помещениях влажную уборку. По городу сновали поливальные машины, кое-где аварийные бригады снимали с помощью отбойных молотков асфальт, пилили деревья. Затем все без исключения дома подверглись обработке специальным дегазирующим раствором. Оперативные группы с дозиметрами обходили квартиры и подсобные хозяйства и реквизировали все, что фонило. А фонило многое – от денег и документов до детских игрушек. Работники комбината продолжали выходить на смены – несмотря на аварию, производство плутония продолжалось. Правда, смены были временно сокращены до трех часов.
В среду 2 октября из Москвы прибыла комиссия Министерства среднего машиностроения. Главная цель ее состояла в установлении причин взрыва, но срочная ликвидация последствий аварии оказалась более серьезной проблемой, чем расследование. 6 октября, проанализировав результаты оценок доз облучения в прилежащих к «Челябинску-40» населенных пунктах, было решено эвакуировать 1100 жителей деревень Бердяниш, Салтыково, Галикаево. Один из участников этих событий, Николай Загородний вспоминал: «Люди были напуганы, не хотели покидать свои дома. Им никто ничего толком не объяснял. Мы уговаривали их, как могли, успокаивали: обещали, что скоро они смогут вернуться домой. Те, кто не верил, пробовали спрятаться в лесу и переждать, пока мы уйдем. Тогда нас отправили прочесывать лес, приказали всех пойманных мыть, переодевать и насильно усаживать в грузовики. Особенно жалко было деревенским бросать кошек, собак, домашнюю скотину. Многие плакали, просили разрешить взять хотя бы кого-то одного. Приходилось действовать силой. До этого мне не доводилось вырывать кошку из рук вцепившегося в нее плачущего ребенка. И дай бог, больше никогда не придется».
В течение последующих полутора лет с территории ВУРС было выселено еще почти 10 тыс. человек. Дома и скот были уничтожены, земля перепахана и объявлена зоной отчуждения. Все это повторится спустя 28 лет в районах, примыкающих к Чернобыльской АЭС
Многие работники комплекса и ликвидаторы аварии получили значительные дозы радиации. Спустя несколько месяцев им разрешено было покинуть «Челябинск-40», но с каждого была взята подписка о неразглашении. Серьезно подорвавшие здоровье люди не имели права рассказать о причине своих недугов даже лечащему врачу. Они оказывались один на один со своей бедой и уходили из жизни, не имея возможности получить надлежащую медицинскую помощь. Завеса секретности сделала невозможным установление точного числа пострадавших от аварии на химкомбинате «Маяк». По официальным данным, только в первые 10 дней после аварии от облучения умерло более 200 человек, общее же число пострадавших составило 250 тыс. Однако многие исследователи считают эти цифры заниженными.
Специальная техническая комиссия, изучив всю имевшуюся информацию, установила причину аварии в хранилище С-3: «взрыв сухих солей нитрата и ацетата натрия, образовавшихся в результате выпаривания раствора в емкости из-за его саморазогрева при нарушении условий охлаждения». Весь персонал, ответственный за эксплуатацию хранилища отходов, признали в той или иной степени виновным в происшествии, но фактически наказание понес только директор химкомбината М.А. Демьянович. Он был снят с формулировкой «за ослабление производственной дисциплины» и переведен на должность главного инженера на предприятие сходного профиля.
Скрыть факт радиационной аварии от следящих за СССР во все глаза западных разведок не удалось. Сначала информация просочилась в ЦРУ, но предавать ее широкой огласке не стали в угоду атомному лобби, отсекавшему все, что могло негативно отразиться на американской ядерной программе. Затем в апреле 1958 года об аварии сообщила датская газета Berlingske Tidende. Заявлялось о радиоактивном заражении значительной территории на Урале в результате неудачных ядерных испытаний. В 1976-м советский диссидент Жорес Медведев в краткой форме изложил обстоятельства аварии на химкомбинате «Маяк», но западные ученые упорно отказывались верить в возможность взрыва контейнера с радиоактивными отходами. Только в 1980 году специалисты атомного центра Ок-Ридж признали верной озвученную Медведевым версию аварии. Тогда же катастрофа впервые была названа «Кыштымской» в честь ближайшего к эпицентру взрыва города, обозначенного на карте. В СССР о взрыве на комбинате «Маяк» открыто заявили лишь в июле 1989 года. Пострадавшие и ликвидаторы наконец-то обрели право на социальные льготы и выплаты. Но для многих из них было уже слишком поздно.
Комбинат «Маяк» функционирует по сей день. Весной 1967 года здесь произошло еще одно крупное ЧП, приведшее к дополнительному заражению территорий, пострадавших в 1957-м. Комбинат, переименованный в 1989 году в ПО, является одним из крупнейших российских центров по переработке радиоактивных металлов. Он обслуживает Белоярскую, Кольскую и Нововоронежскую АЭС, перерабатывает ядерное топливо с атомных подлодок и ледоколов. Много раз за последние десятилетия поднимался вопрос загрязнения местности радиоактивными отходами, но в связи со стратегической важностью ПО «Маяк» меры по решению этой проблемы носят половинчатый характер. Челябинская область остается самым грязным местом на планете.
