Кто не помнит детскую дразнилку – «ябеда-корябеда, соленый огурец, на полу валяется, никто его не ест».
–Ты ябеда!!! – кричит Петя на сестру. Ну подумаешь, хотел парень мыло съесть. Так нет же, побежала к воспитательнице…
Кстати, в старину говорили не «ябеда», а «ябедник». Причем в Древнем Новгороде так называли… судью!
Постепенно смысл слова изменился и стал означать клевету, напраслину. В народе говорили, что ябедника на том свете за язык вешают.
Слово «ябеда» впервые упоминается в Новгородских летописях в начале XIII века. Вплоть до революции 1917 года в России «ябедить» означало клеветать. Слова «ябеда» и «напраслина» были синонимами.
История доносительства насчитывает тысячи и тысячи лет и подчас раскрывает нам самые неожиданные секреты.
Вот вам пара-тройка историй.
Зима. 1835 год. Стужа. Метель. В Царском Селе квартирует лейб-гвардии гусарский полк. В тот год служил в нем молодой гусар, романтик, поэт, острослов Михаил Лермонтов. А в Царском Селе жила некая молодая особа по фамилии Сушкова, милая и обаятельная, до умопомрачения влюбившаяся в бойкого юношу. Михаилу же хотелось не столько благосклонности этой очаровательной дамы, сколько пристального внимания всего светского общества. Уж очень любил он, чтобы о нем говорили.
Лермонтов решил, что вот он, удачный случай прогреметь на весь высший свет! Но вместо подвигов во имя любви и серенад под луной поэт взял да и сочинил… нет, не поэму, а анонимку на самого себя. Кому? Да родственникам влюбленной девушки.
В анонимке он пишет, что некий негодник, гуляка, повеса Михаил Лермонтов совсем заморочил голову девице, пользуясь ее наивностью и неопытностью. Берегитесь его, откажите от дома! Лермонтов не ошибся – скандал вышел отменный. И всеобщее внимание его персоне было обеспечено.
Но то случай курьезный, шаловливая проделка гения. История же знавала примеры похлеще.
Мрачное средневековье – голод, псы-рыцари, чума, инквизиция да охота на ведьм.
В эти суровые времена в Венеции были очень популярны ящики… для анонимок! Они отливались из бронзы и выглядели как открытые львиные пасти. В эту пасть каждый желающий мог опустить послание, которое мы сегодня назвали бы доносом.
Доносили все и на всех. Например, указав на женщину – мол, ведьма она – любой мог быть уверен, что ей уже не оправдаться. Причем одна только женская красота уже сама по себе давала повод для подозрений. Несчастную жертву нещадно пытали. Если она каким-то чудом выдерживала изощренную пытку и не признавалась, то судьям все было ясно – сам дьявол дает ей силы. Вердикт – ведьма. Лучшего доказательства не придумаешь. А вот если признавалась – ну что ж, сама же призналась, чего сомневаться. Существовало для ведьм и еще одно испытание. Их бросали в воду. Выплывет – лучшего аргумента в пользу ее дьявольского происхождения не найти. Правда, если утонет, значит невиновна, донос был ложный.
В средневековой Венеции каждую анонимку рассматривал орган, называвшийся Совет Трех. Членов Совета поименно не знали даже сенаторы. Их имена хранились в глубочайшей тайне. Кроме того, Совет ни перед кем не отчитывался, его решения никто не контролировал, и оспорить их было невозможно. Итог закономерен – случаев оправдания тех, кто попал под навет, практически не было.
Вообще колдовство да магия частенько оказывались благодатным поводом для доноса. У русской императрицы Елизаветы Петровны был камергер Петр Салтыков. Задумал он поправить финансовые дела своей семьи весьма странным способом. Связался со знахарями. Те насоветовали ему всякой всячины. И вот что из этого вышло.
Идет как-то императрица по своим покоям, смотрит – какой-то порошок под ногами. Взглянула, да и забыла. А один из слуг увидал, что это Салтыков ей под ноги порошком сыплет. На заметочку взял. Порошок-то был заговоренный. Знахари его заколдовали, дали Салтыкову, а он знай усыпает им путь императрицы. А всего-то и хотел бедолага, чтобы в голову ей мыслишка пришла – оказать милость, помочь семье верного своего подданного Петра Салтыкова. Ему бы попросить, в ноги пасть – так мол и так, матушка, промотали мои братья-бездельники все наше семейное состояние. Авось бы смилостивилась Елизавета Петровна. Но нет же, уж очень верил он в надежность колдовских методов. И, как оказалось, напрасно.
Время идет, но императрица ни о чем не догадывается. А Салтыков гнет свое – приносит во дворец какие-то корешки, воск да сено заколдованные. Нет и нет ему милостей от Елизаветы Петровны. А слуга, который заприметил все это, обеспокоен – что-то недоброе барин затевает, колдуном сделался, уж не хочет ли свести в гроб государыню императрицу? Взял, да и выполнил свой «гражданский долг» – настучал куда следует.
Арестовали, конечно, камергера. И вместо милости отняла императрица у него имение, лишила всех чинов, да сослала на Соловки за колдовство.
Когда-то в старину на Руси «доносом» называли бумагу служебного содержания. Но постепенно слово это приобрело иной оттенок, стало обозначать сообщение о чем-то неблаговидном, недостойном, даже преступном. Но как определить, что преступно, а что нет – вот вопрос!
В пушкинской «Полтаве», например, полковник Кочубей, который в свое время донес на гетмана Мазепу, почти герой. С Мазепой вроде все ясно – изменник, собирался предать царя Петра, значит, заслуживал доноса. Все вроде справедливо. А вот в сегодняшней Украине гетман Мазепа – герой. Поди разберись, кто прав – доносчик или изменник?..
Есть старинное выражение «доносчику – первый кнут». В Московской Руси было так заведено – каждый мог крикнуть «Слово и дело!». Лучше, конечно, доносить тихо, но если уж нет такой возможности, то выйди на площадь и кричи «Караул!», а как народ собрался – кричи «Слово и дело!» либо «Слово и дело государево!».
Если такой возглас раздавался публично, он означал – человеку что-то известно о преступлении против государства. Человека этого запрещалось останавливать, и не дай бог ему помешать говорить! Кара настигнет того, кто не даст донести о государственном преступлении. Это звучало как заклятье – «Слово и дело!». Доносчика выслушивали тотчас же, но затем, ежели не доказал свои слова… самого начинали пытать!
Примерно таким образом брат Степана Разина Фрол продлил себе жизнь на несколько лет. Вели его на эшафот, а он до того жить хотел, что решил так – уж лучше пусть пытают, чем казнят. Возьми да и крикни «Слово и дело!». Все замерло, казнь отложили, причем надолго. А Фрол давай вещать о неких якобы утаенных сокровищах, что брат его Стенька в землю зарыл в кувшине. Только вот где – Фрол запамятовал, а теперь, вроде, вспомнил. Где-то посреди Дона есть остров с кривым деревом – там и письма. Пять лет он вспоминал, где же этот остров. Пять лет терпели думные дьяки да воеводы. Потом терпение вышло. И Фрола таки казнили.
Можно вспомнить и про легендарного богатыря Илью Муромца. Невзлюбили Илью бояре за смелость да открытую душу. Что с ним делать? Как убрать с дороги? Очернить надобно и всего делов. Состряпали донос князю. И оказался наш герой в подземелье.
Многовековая история доноса в России содержит интересные факты. Так, в середине XVII века было даже учреждено наказание за недонесение – смерть безо всякой пощады. В царском же указе прямо говорилось, что ежели не донесешь, то являешься «неизветчиком», и будет тебе то же, что и фальшивомонетчикам (т.е. вольют в горло расплавленный металл). Коротко и ясно.
Историки пишут, что в 1711 году усилиями царя Петра I появилась в России новая профессия – доносчик. Обозначалась она всем известным словом «фискал». Возглавлял эту службу обер-фискал.
Фискалы обязаны были по службе всюду тайно подсматривать, выведывать, подслушивать. Служили добросовестно, ведь ежели хорошо фискалишь – награда полагалась. У жертвы конфискуют имущество, а фискалу – половину этого имущества положено отдать. Стимул что надо. А солжет про кого фискал – пожурят слегка, да и только – ну ошибся человек, с кем не бывает? В крайнем случае – уплатит небольшой штраф, так, для острастки.
Традиции доносительства уходят корнями так глубоко, что концов, видно, и не найти. Вот например в Древней Греции доносительство было поставлено на профессиональную основу.
Профессионалы-доносчики должны были сохранять конспирацию. А чтобы действовать слаженно, требовался какой-то тайный, только им понятный, опознавательный знак. Встретившись где-нибудь на площади, на набережной, на рынке, словом, оказавшись среди толпы, они не перемигивались, не встречались глазами, нет, они потихоньку показывали друг другу нехитрую комбинацию из трех пальцев, проще говоря – фигу.
Великий Фидий попал по навету в тюрьму, где в муках и скончался. Доносчик (скорее всего, завистник – талант ведь всегда вызывал ненависть у посредственности) назвал его вором. Да не просто рыночным воришкой. Фидий, мол, поставил воровство на поток – промышлял тем, что крал слоновую кость и золото. А его талант и бессмертные творения – это лишь предлог, чтобы красть драгоценные материалы. Ну а раз вор – в тюрьму его.
Чехов метко назвал доносы литературным жанром. Именно в этом жанре были выполнены почти все глиняные таблички из архива, принадлежащего одной царской династии древнего Междуречья. Археологи нашли целую библиотеку, одну из древнейших в мире. Какое разочарование испытала мировая наука, когда эти письмена прочитали – в библиотеке могущественного властителя Междуречья содержались всего лишь примитивные доносы.
Перенесемся в древний Рим. Вот, скажем, задумал состоятельный римлянин написать завещание, имущество свое распределить между наследниками. Вполне нормальный подход к делам. Но римляне не ограничивались имущественными вопросами. Только тогда можно было умирать с чувством исполненного долга, когда в завещании написан донос на соседа, да заверен по всем правилам. Мало того, что завещатель подробно расписывал чьи-то грехи, неблаговидные помыслы или поступки, он обращался к богам – дескать, организуйте этому злыдню поскорее страшный суд. При этом завещатель (доносчик) готов был выступить свидетелем на том, загробном, суде.
Такие завещания были весьма популярны в великом римском государстве. Наиболее эффективными считались (впрочем, как и везде), доносы об оскорблении его императорского величества. Тут и мудрить не надо было. Достаточно доносчику подсмотреть, как избранная им жертва посещает отхожее место. Примостился у щелочки – вот и материальчик накопал: жертва (обычно это был человек состоятельный) справляет нужду, не снимая перстня, а на перстне-то лик цезаря отлит. Попался, голубчик!
Вообще, такой разгул доносительства встречался в истории часто. Не случайно ведь доносчику доставалась награда из имущества жертвы – вполне выгодный бизнес. Настучал на того, кто побогаче, глядишь и поправил свои дела. Только Траян предпринял попытки как-то сдержать этот вал – ввел наказание за ложный донос. Причем, если выяснялось, что донос действительно ложный, то доносчик подвергался той же каре, какая ожидала бы жертву в случае правдивого доноса.
Второй способ, который выбрал Траян, чтобы пресечь доносы, состоял в следующем. Зародившееся христианство было в те времена запрещенным учением. Какая благодатная почва для доносительства! Донесешь, что твой более удачливый сосед тайно сочувствует христианству, и нет соседа. А может, еще и часть имущества отхватишь. Траян радикально подошел к вопросу. Казнить можно было только тех, кто… донес сам на себя! А хочешь донести на другого – не будут твой донос вообще рассматривать, даже не примут.
С нашей точки зрения вроде бы абсурд. Но кто знает, может, был в этом коварный и жестокий расчет римского императора. Ведь мученическая смерть – это в христианстве величайший подвиг. Вот и доносили христиане на себя сами, чтобы подвиг этот совершить.
Говорят, Траян был очень доволен своей выдумкой и полагал, что она раз и навсегда положит конец злонамеренным наветам. Судя по всему, великий император был очень большим оптимистом…
