Война и мир доктора Пирогова
«Жизнь не укладывается в тесные рамки доктрины,
и изменчивую ее казуистику не выразишь
никакими догматическими формулами».
Н. И. Пирогов
«Представьте себе тысячи раненых…»
Горячо говорил Николай Иванович Пирогов своему собеседнику: «Представьте себе тысячи раненых, которые по целым дням переносятся на перевязочные пункты в сопровождении множества здоровых; бездельники и трусы под предлогом сострадания и братской любви всегда готовы на такую помощь, и как не помочь и не утешить раненого товарища!.. Часто я видел, как врачи бросались помочь тем, которые более других вопили и кричали, видел, как они исследовали долее, чем нужно, больного, который их интересовал в научном отношении, видел также, как многие из них спешили делать операции, а между тем, как они оперировали нескольких, все остальные оставались без помощи, и беспорядок увеличивался все более и более. Вред от недостатка распорядительности на перевязочных пунктах очевиден…»
Собеседник Пирогова, не кто иной, как император Александр II, слушал хирурга внимательно и не перебивая. А тот продолжал говорить. О бездарном командовании Меньшикова и о плохом снабжении, о недостатках в амуниции и о нечистых на руку поставщиках, о необходимости реформирования всего – армии, полевых госпиталей, системы подготовки офицеров и основ самого существования Империи.
Пирогов был выслушан, но не был услышан. Правители России – не в первый, да и не в последний раз – доказали справедливость пословицы о пророке в своем отечестве.
Вскоре после этого доклада Николай Иванович вынужден был оставить все занимаемые им посты. В дневнике он писал, что причиной стало «…нравственное утомление в борьбе с людьми, для которых цели научной и нравственной правды малопонятны…». В расцвете сил сорокапятилетний хирург был фактически сослан в Одессу на должность попечителя Одесского и Киевского учебных округов, а через десять лет и вовсе уволен с государственной службы даже без права на пенсию.
Власти вспомнили о Пирогове лишь во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов, когда снова столкнулись с теми же проблемами, о которых так горячо и убедительно говорил Николай Иванович после «севастопольской страды». И тот, уже находясь в преклонных годах, снова выехал в армию. «Я люблю Россию, люблю честь Родины, а не чины; это врожденное, его из сердца не выкинешь и не переделаешь», – записал он в дневнике.
«Не Вам у меня учиться, а мне у Вас»
Будущий «корифей русской хирургии» родился в 1810 году в Москве в семье военного казначея, майора Ивана Ивановича Пирогова. Отец не мог похвастаться ни большими доходами, ни длинным генеалогическим древом. Дед Николая, Иван Михеевич, происходил из крестьян и был простым солдатом.
Большую семью Пироговых не обошли беды, типичные для того времени – из четырнадцати детей выжило только шестеро, из которых Николай был самым младшим. Мать сильно болела и умерла, когда он был еще ребенком. Именно болезнь и ранняя смерть матери и определили жизненный выбор мальчика. Николай Пирогов захотел стать врачом – сначала чтобы спасти мать, а потом, когда ее не стало – просто для того, чтобы лечить людей.
Выбор Николая встретил самое горячее понимание у отца. Иван Иванович постарался дать сыну достойное образование. В этом ему помог профессор Московского университета и врач Е. Мухин. Николай учился старательно и прилежно. В четырнадцать лет он поступил на медицинский факультет того же университета. Правда, пришлось пойти на обман – приписать себе два года. Но вступительные экзамены Николай сдал не хуже старших абитуриентов.
И потекли студенческие дни. Учение было не в тягость. Однако мучила мысль: быть врачом – хороший и правильный выбор, но каким? Подрабатывая прозектором в анатомической лаборатории, он сделал окончательный выбор в пользу хирургии. Определившись с родом будущей деятельности, Николай еще с большим жаром отдался учебе и в 1828 году блестяще окончил университет. Как один из лучших, молодой лекарь был отправлен в Дерптский университет для подготовки к профессорскому званию. Научным руководителем хирурга стал Иван Филиппович Мойер. Под его руководством всего через четыре года Пирогов защитил докторскую диссертацию о перевязке брюшной аорты. До Пирогова эта операция была осуществлена только один раз – и то со смертельным исходом – британским хирургом Эстли Купером.
Впоследствии, познакомившись с диссертацией русского хирурга, Эстли Купер заметил, что, доведись ему второй раз делать ту же операцию – он бы провел ее по способу, предложенному Пироговым.
После защиты диссертации молодой врач по настоянию Мойера отправляется в путешествие по Европе. Он искал учителей – но седовласые германские «патриархи» от хирургии почтительно склоняли голову перед юным доктором, читали его диссертацию, спешно переведенную на немецкий язык, и принимали как равного, охотно делясь секретами чистоты хирургических приемов.
Самое большое потрясение ждало Пирогова в Геттингене. Профессор К. Лангенбек научил его «слышать» любую операцию как законченное музыкальное произведение. День за днем он старательно учил молодого русского доктора приспосабливать движения ног и всего тела к движениям оперирующей руки, работать четко, быстро, ритмично и по-немецки аккуратно.
Полученные в Геттингене навыки Николай Пирогов опробовал уже на обратном пути. В дороге он заболел и вынужден был задержаться в Риге. Встав с постели, молодой хирург заметил, что у местного цирюльника нет носа и, тут же встав к операционному столу, «выкроил» бедняге недостающую часть лица, проведя блестящую ринопластическую операцию!
При встрече со знаменитым французским анатомом А. Вельпо произошел курьезный случай. Француз как раз штудировал пироговский труд и принял «какого-то врача из России» достаточно холодно – всем своим видом давая понять, что очень занят. Узнав же, кто перед ним, экспансивный, как все французы, Вельпо вскочил и с жаром пожал руку Николаю Ивановичу, воскликнув: «Не Вам у меня учиться, а мне у Вас».
«Только протестанты могли быть профессорами университета»
Вернувшись в Дерпт, Пирогов неожиданно для себя узнал, что обещанная ему кафедра в Московском университете уже занята, но Мойер вскоре передал ему местную кафедру. Так в 28 лет Николай Иванович Пирогов стал «герром профессором» оперативной и клинической хирургии Дерптского университета. Нельзя сказать, что это назначение с восторгом приняла немецкая «диаспора». «Против меня восстали преимущественно теологи. Говорили, что… только протестанты могли быть профессорами университета», – вспоминал впоследствии Пирогов. «Новая метла» мела – в соответствии с пословицей – по-новому. Строго. Для каждого студента у профессора было припасено по сотне вопросов, и главный из них – «почему». Сдавшим анатомию на «посредственно» строжайше запрещалось брать в руку скальпель.
Одновременно Николай Иванович продолжал исследования. В 1837 году в свет вышла его «Хирургическая анатомия артериальных стволов и фасций», написанная по-латыни. К 1840 году этот труд был переведен на основные европейские языки. Когда Пирогов вновь направился в Европу, на этот раз во Францию, ведущие местные хирурги – Д. Лисфранк, Ф.-Ж. Ру, Д. Амюсс – читали только что опубликованную здесь работу дерптского профессора.
В январе 1841 года Пирогов стал профессором Петербургской медико-хирургической академии и руководителем госпитальной хирургической клиники. Оставив Дерпт, он отправился в Северную Пальмиру. Вскоре лекции Николая Ивановича начали пользоваться огромной популярностью. В аудитории собиралось до трехсот человек, среди которых были не только будущие хирурги, но и студенты других факультетов, литераторы, чиновники, военные, художники… даже дамы. Газеты и журналы сравнивали пироговские лекции с концертами прославленной итальянской примы Анжелики Каталани. Пирогов быстро завоевывал популярность среди студентов и горожан – чего нельзя было сказать о «руководстве» и части «передовой интеллигенции». И все же, несмотря на сопротивление «в верхах», Николай Иванович смог в короткое время расширить клиническую базу кафедры до двух тысяч коек, организовать Анатомический институт, ввести новые методы преподавания анатомии и хирургии… Пирогов постоянно находился в поиске, пытаясь придумать новые наглядные пособия, инструменты и приемы.
Как-то раз, проходя по рынку, Пирогов увидел, как мясники распиливают на части замороженные туши, и обратил внимание, что на срезах хорошо видно расположение внутренних органов. Использовав этот прием при работе в анатомичке, Николай Иванович получил блестящие наглядные пособия, которые он сам назвал «ледяной анатомией».
Пирогов положил начало новой дисциплине – «топографической анатомии». Во второй половине сороковых годов он издал анатомический атлас под названием «Топографическая анатомия, иллюстрированная разрезами, проведенными через замороженное тело человека в трех направлениях», который стал настольной книгой тогдашних врачей-хирургов. В 1853 году Николай Иванович представил свой атлас в Парижскую академию, о чем было напечатано в ее протоколах. Однако в 1856 году французскому анатому Лежандру была присвоена Монтионовская премия за представленные им таблицы, выполненные по тому же методу. «Мой труд как будто бы не существовал для академии», – написал Пирогов, и добавил, намекая на начавшуюся Крымскую войну: «Я ничем другим не могу объяснить это забвение, как восточным вопросом, в котором, вероятно, и Парижская академия, по чувству патриотизма, приняла деятельное участие».
Однако и «среди родных осин» не все обстояло гладко. Много неприятных минут доставило Пирогову издание «Прикладной анатомии». Издатель журнала «Северная пчела» Фаддей Венедиктович Булгарин обвинил его в плагиате. «Рупор» российских «западников» утверждал – материалы работы «позаимствованы» Пироговым у английского хирурга Ч. Бэла. Николай Иванович немедленно написал прошение об отставке и потребовал судебного расследования. «…Можно ли быть истинным врачом и хорошим наставником, не имея убеждений о высоком достоинстве своего искусства? А можно ли требовать этого убеждения от будущего врача, который учеником видел унижение учителя в глазах света? Вот откровенное изложение причин, побуждающих меня оставить службу при академии… Я никогда не искал личных выгод и потому я оставлю ее, как скоро этого требует мой взгляд на собственное достоинство, которым я привык дорожить», – написал он. Друзьям все же удалось уговорить Пирогова не подавать прошение об отставке, а редактор «Пчелы», испугавшись судебного разбирательства, поспешил принести Пирогову письменные извинения.
«Работа усладит первую пору любви»
Пирогов был настоящим фанатиком своего дела и, как и многие великие ученые, отдавался ему со всем рвением.
В своих воспоминаниях доктор А.Л. Эберман писал: «Проходя поздно вечером мимо анатомического здания Академии, старого, невзрачного деревянного барака, я не раз видел стоящую, занесенную снегом кибитку Николая Ивановича Пирогова. Сам Пирогов работал в маленьком холодном кабинете над замороженными распилами частей человеческого тела, отмечая на снятых с них рисунках топографию распилов. Боясь порчи препаратов, Пирогов просиживал до глубокой ночи, до зари, не щадя себя».
На втором году петербургской жизни госпитальные миазмы и дурной воздух мертвецкой сделали свое дело – Николай Иванович тяжело заболел. Тогда же он стал страстным курильщиком – ароматный дым крепких сигар хоть как-то забивал специфические запахи. Полтора месяца Пирогов провел в постели. Лишенный возможности заниматься любимым делом, он погрузился в глубокую депрессию, рассуждая о прожитых без любви годах и одинокой старости. Встав же на ноги, профессор всерьез собрался устроить семейную жизнь. Его выбор пал на Екатерину Дмитриевну Березину, девушку из родовитой, но обедневшей семьи. Вскоре состоялось скромное венчание.
У молодых не было ни медового месяца, ни свадебного путешествия. Николай Иванович немедленно вернулся к делам, оставив жену одну в наскоро обставленной квартире. В театр супруги не ходили – все свободное время Пирогов проводил в другом театре – анатомическом, на балы не ездили, потому что Николай Иванович считал их бездельем. Профессор отбирал у супруги романы, давая вместо них научные журналы, и запрещал принимать гостей.
В общем, как это часто случается, великий ученый и блестящий хирург, тонкий преподаватель, любимый и уважаемый студентами, в семейной жизни не преуспел. На четвертом году супружеской жизни Екатерина Дмитриевна умерла, оставив Пирогову двух сыновей – Николая и Владимира. Роды последнего и стоили ей жизни.
Только теперь Пирогов наконец-то понял, что он потерял – а вернее, даже не успел рассмотреть в жизни. Чтобы забыться, он уехал в Западную Европу. Встречи с К. Лангенбеком и Д. Диффенбахом в Германии, Г. Дюпюитреном и А. Нелатоном – во Франции, Э. Купером – в Англии немного приглушили боль утраты.
Вернувшись в Россию, Пирогов дважды попытался жениться по расчету, однако неудачно. В конце концов, он познакомился с двадцатидвухлетней баронессой Александрой Антоновной Бистром и вскоре сделал ей предложение. Александра Антоновна согласилась. На этот раз за свадьбой последовал медовый месяц, проведенный в имении родителей невесты. Однако и тут Николай Иванович остался верен себе. Чтобы не отвлекаться от любимой работы, он попросил невесту собрать к его приезду увечных бедняков, которых можно было бы прооперировать. «Работа усладит первую пору любви», – написал он.
«Осуществились мечты и чаяния – достигнуто полное обезболивание»
«Осуществились мечты и чаяния, еще накануне казавшиеся несбыточными, – достигнуто полное обезболивание, расслаблены мышцы, исчезли рефлексы… Больной погрузился в глубокий сон с потерей чувствительности», – записал в своем дневнике Николай Иванович Пирогов 16 октября 1846 года.
В этот день впервые была проведена большая операция под полным эфирным наркозом. Хирург Уильям Мортон в бостонской клинике удалил больному подчелюстную опухоль. В хирургии наступила новая эра.
Снотворные свойства эфира – или «сладкого купороса» – были известны еще Парацельсу в 1540 году, а в XVIII веке вдыхание эфирных паров рекомендовалось для облегчения болей при чахотке и кишечных коликах. А после операции Мортона это средство начало стремительно завоевывать приверженцев. Вскоре у него образовалась масса сторонников – впрочем, как и противников.
Пирогов не присоединился ни к первому, ни ко второму лагерю. Вместо того чтобы вслед за европейскими и американскими коллегами немедленно применить эфирный наркоз на практике, Николай Иванович начал лабораторные исследования нового препарата. Только опробовав его на мышах и собаках, а после – на себе и добровольных помощниках, он дал добро на использование новинки. Таким образом, хотя Америка действительно «научила Европу азбуке наркоза», как любят говорить за океаном, «грамматику наркоза» создал именно Пирогов.
7 февраля 1847 года его коллега Федор Иванович Иноземцев провел первую в России операцию под эфирным наркозом, а через неделю ее повторил и сам Николай Иванович. «Русские медленно запрягают, но быстро ездят», – с февраля по май 1847 года Пирогов провел уже 50 операций, а за весь год – 300! Всего же в послужном списке Николая Ивановича Пирогова числилось десять тысяч операций с эфирным обезболиванием. А с декабря того же года в его клинике уже начали проводить операции под хлороформным наркозом.
Продолжая исследования эфира, Пирогов предложил несколько новых способов введения наркоза, в том числе интратрахеальный – вдыхание газа через трубку, вставленную в трахею. Он же высказал идею о возможности введения наркотического средства непосредственно в кровь. Первые попытки не увенчались успехом. Однако впоследствии, в 1905 и 1909 годах, фармаколог Н. П. Кравков и хирург С. П. Федоров воскресили идею Пирогова, предложив вводить в вену снотворное вещество гедонал. Даже сейчас в зарубежных руководствах этот способ неингаляционного наркоза известен как «русский метод».
«От администрации, а не от медицины зависит, чтобы всем раненым была подана помощь»
Летом 1847 года Пирогов решил использовать опыт операций с применением наркоза в военно-полевой хирургии и выехал на Кавказ, который в те годы был постоянным театром военных действий. В его жизни начинался новый этап, связанный, в первую очередь, с военно-полевой медициной. За свою жизнь Николай Иванович поучаствовал в четырех войнах – Кавказской, Крымской, Франко-прусской и Русско-турецкой. На полях сражений и в ближнем тылу, где правила бал смерть, Пирогов делал все возможное, чтобы лишить ее добычи.
Военно-полевая медицина в те годы находилась в незавидном состоянии, и большинство раненых, попав в госпиталь, могли легко проститься с жизнью. Вероятность смерти была там не меньшей – если не большей – чем на самом поле сражения. Раненых лечили и обслуживали как придется, пайки разворовывали, а излюбленным инструментом полевого хирурга была ампутационная пила. Николай Иванович поставил перед собой цель – не только проверить лабораторные опыты в поле, но и снизить потери среди раненых. Уже по дороге – в Пятигорске и Темир-Хан-Шуре – он ознакомил врачей с эфирным наркозом и провел несколько операций, используя его. Заметив, что пациенты с опаской относятся к такому обезболиванию, в Оглах Пирогов оперировал прямо в госпитальных палатках, на глазах других раненых, наглядно демонстрируя им болеутоляющее действие эфирных паров.
Добравшись до Самурского отряда, который осаждал укрепленный аул Салты, хирург развернул неподалеку полевой госпиталь в нескольких шалашах из соломы и листьев, где оперировать больных приходилось стоя на коленях. Несмотря на такие непростые условия, под Салтами Пирогов провел более сотни операций под наркозом.
Там же, в полевых госпиталях кавказской войны, Пирогов применил и другое новшество – крахмальную повязку Сетена для фиксации переломов и конечностей. Когда же он убедился в ее неэффективности, то заменил собственным изобретением – гипсовой повязкой.
Наблюдая и анализируя увиденное, Николай Иванович написал «Отчет о путешествии по Кавказу», изданный в 1849 году отдельной книгой.
«Я убежден из опыта, что к достижению благих результатов в военно-полевых госпиталях необходима не столько научная хирургия и врачебное искусство, сколько дельная и хорошо учрежденная администрация», – записал хирург в дневнике.
Справедливость этого вывода Пирогова вскоре показала «большая» война – Крымская.
«Война – это травматическая эпидемия»
Крымская война, «севастопольская страда»… Это событие свело в одно место многих выдающихся людей.
Уже в 1853 году Николай Иванович Пирогов посчитал своим гражданским долгом отправиться в Севастополь. Добившись назначения в действующую армию, он немедленно выехал в осажденный город. В то время попасть из Петербурга в Крым было непросто. Именно отвратительные коммуникации стали одной из основных причин поражения Российской империи в войне. Добравшись до города, Пирогов немедленно взялся за наведение порядка в госпиталях. Открывшаяся перед ним картина была ужасна. Не хватало лекарств, персонала, не хватало всего… Но самым страшным был беспорядок на перевязочных пунктах.
«И вот перевязочный пункт быстро переполняется сносимыми ранеными; весь пол заваливается ими, их складывают с носилок как ни попало; скоро наполняется ими и вся окружность, так, что и доступ к перевязочному пункту делается труден; в толкотне и хаотическом беспорядке слышатся только вопли, стоны и последний хрип умирающих; а тут между ранеными блуждают из стороны в сторону здоровые – товарищи, друзья и просто любопытные. […] Если врач в этих случаях не предположит себе главной целью прежде всего действовать административно, а потом уже врачебно, то он совсем растеряется, и ни голова его, ни рука не окажет помощи. […] Врачи от беспорядка на перевязочных пунктах истощают уже в самом начале свои силы, так, что им невозможно делается помочь последним раненым, а эти-то раненые, позже других принесенные с поля битвы, и нуждаются всех более в пособии. Без распорядительности и правильной администрации нет пользы и от большого числа врачей, а если их к тому еще мало, то большая часть раненых остается вовсе без помощи».
Самым важным, что привнес в осажденный Севастополь Пирогов, стала вовсе не гипсовая повязка, не эфирный наркоз и даже не сестры милосердия из Крестовоздвиженской общины. Главным был абсолютно новый метод ухода за ранеными. Теперь их тщательно осматривали уже на передовых перевязочных пунктах и сортировали по разработанной Пироговым системе.
Система Пирогова состояла в том, что прежде всего раненые разделялись на пять главных категорий:
1) безнадежные и смертельно раненые;
2) тяжело и опасно раненые, требующие безотлагательной помощи;
3) тяжело раненые, требующие также неотлагательного, но более предохранительного пособия;
4) раненые, для которых непосредственное хирургическое пособие необходимо только для того, чтобы сделать возможною транспортировку;
5) легко раненые, или такие, у которых первое пособие ограничивается наложением легкой перевязки или извлечением поверхностно сидящей пули.
С наведением порядка в севастопольских госпиталях процент смертности начал стремительно сокращаться. Устройству полевых госпиталей Николай Иванович уделял огромное внимание. «Госпитальные палатки, – писал Пирогов своему ученику и другу К. К. Зейдлицу из Севастополя, – числом около четырехсот, с двадцатью койками каждая, тоже не должны бы приютить более двух тысяч больных, а прочие должны оставаться пустыми на случай нужды. Как только число больных превысит две тысячи, излишек тотчас должен быть удален постоянной транспортировкой».
Впоследствии выдающийся хирург считал именно работу в севастопольских госпиталях самым важным и ответственным делом в своей жизни. «Я первый ввел сортировку раненых на севастопольских перевязочных пунктах и уничтожил этим господствовавший там хаос. Я горжусь этой заслугой, хотя ее и забыл сочинитель «Очерков медицинской части в 1854-1856 гг.», – писал он.
«Главное – у вас будут люди и граждане!»
Откровенность и правдивость на «высочайшем» докладе стоила Пирогову всех занимаемых постов и фактической высылки в Одессу. Однако и там, на посту инспектора Одесского и Киевского учебных округов, Николай Иванович не успокоился. «Дайте выработаться и развиться внутреннему человеку! Дайте ему время и средства подчинить себе наружного, и у вас будут и негоцианты, и солдаты, и моряки, и юристы; а главное, у вас будут люди и граждане!», – писал он в статье «Вопросы жизни».
На новом посту Пирогов отстаивал необходимость реформы системы образования в России. Он выступал противником сословного деления и преждевременной специализации детей, осуждал казарменные порядки в школе, выступал против телесных наказаний, ратовал за общее светское образование. Он создал идею новой структуры, считая, что прежде чем ученик получит специальные знания, он должен получить широкое общее образование, воспитывающее в нем человеческие качества и расширяющее его кругозор.
По мысли Пирогова, система образования должна быть разделена на четыре основные ступени:
1. Элементарная (начальная) школа (2 года), изучается арифметика, грамматика;
2. Неполная средняя школа двух типов: классическая прогимназия (4 года, общеобразовательный характер); реальная прогимназия (4 года);
3.Средняя школа двух типов: классическая гимназия (5 лет, общеобразовательный характер: латинский, греческий, русские языки, литература, математика); реальная гимназия (3 года, прикладной характер: профессиональные предметы);
4. Высшая школа: университеты, высшие учебные заведения.
Неспокойный инспектор переводится из Одесского в Киевский учебный округ, но и там продолжает отстаивать свои идеи, требовать от учителей отказаться от догматических способов преподавания, привлекать интерес учащихся к преподаваемому предмету, будить их мысль и прививать навыки самостоятельной работы.
В 1861 году Николай Иванович Пирогов был «освобожден от занимаемой должности». «Видеть… падение человека, которым Россия гордится, – и не краснеть до ушей от стыда, – невозможно», – писал по этому поводу Герцен.
Еще не заглохли все порывы к высокому и святому
Будь Пирогов придворным, следующий период его жизни мог бы быть назван опалой. Он уехал в небольшое имение Вишня (ныне Винницкая область), где практически безвыездно жил, занимаясь садоводством и ведя медицинскую практику среди местных жителей. Только в 1870 году он покинул деревню. По приглашению Общества попечения о больных и раненных воинах (позднее – Общество Красного Креста) Николай Иванович выехал в Эльзас и Лотарингию для наблюдения за деятельностью госпиталей и организации помощи раненым, да небольшими наездами бывал в Петербурге, где читал лекции.
Можно было бы предположить, что Пирогов по горло сыт государственной службой, однако когда в 1877 году его снова попросили выехать в русскую армию, пожилой доктор безотлагательно отправился в путь. От Александра II он потребовал только одного – предоставления ему полной свободы действий.
В годы Русско-турецкой войны тылы русской армии – в том числе и госпиталя – оказались растянуты на сотни верст. Свиштов Згалев, Болгарен, Горна-Студена, Велико-Тырново, Бохот, Бяла, Плевна… Николай Иванович метался от села к селу, от города к городу, налаживая работу военно-полевых госпиталей, договариваясь с поставщиками, занимаясь той самой администрацией, которая в военно-полевой медицине важнее любой хирургии. Шестидесятисемилетний старик проехал на бричке и санях более семисот километров… Когда же громоздкая система заработала – что ж, «мавр сделал свое дело, мавр может уходить» – он снова вернулся в Вишню, так и не услышав от власть предержащих даже слова благодарности.
Зато он получил признание народа. В 1881 году Николай Иванович Пирогов стал пятым почетным гражданином Москвы «в связи с пятидесятилетием трудовой деятельности на поприще просвещения, науки и гражданственности». А в скором времени столица встречала Пирогова восторженными выкриками «Да здравствует патриарх русской хирургии!», «Слава русскому корифею Пирогову!». Остановившись у ступенек вагона, Пирогов со слезами на глазах прошептал: «Неужели я им еще так важен. И нужен?..»
«Ой, скорее, скорее!.. Худо, худо…»
А тем временем смертельная болезнь потихоньку точила Николая Ивановича изнутри.
В начале 1881 года он пожаловался жене на боли во рту. Пирогов был завзятым курильщиком и, чтобы отбить запах табака, постоянно полоскал рот горячей водой и поначалу подумал, что это ожог. Александра Антоновна осмотрела супруга и «заметила за правым верхним клыком на твердом нёбе, недалеко от зубного дупла, маленький серовато-белый нарывчик величиною с чечевицу; при надавливании он вызывал боль, и вокруг него образовался кирпичного цвета круг величиной с гривенник». «В конце концов это как будто рак», – хладнокровно заметил старый профессор.
К сожалению, и в этот раз Пирогов не ошибся с диагнозом. 24 мая диагноз подтвердил Склифосовский. Болезнь развивалась стремительно. Очередную главу дневника Пирогов начал словами: «Ой, скорее, скорее!.. Худо, худо… Так, пожалуй, не успею и половины петербургской жизни описать…». Тем не менее, он продолжал работать – писал дневник, консультировал больных, занимался своими любимыми розами. Понимая, что в его возрасте попытки лечения практически бесполезны, он отказался от операции.
23 ноября 1881 года Николай Иванович Пирогов умер. Незадолго до смерти он открыл новый способ бальзамирования, который его ученики и друзья использовали, чтобы уберечь тело от тлена. Несмотря на то, что в 20-е годы саркофаг Пирогова был поврежден (тогда грабители проникли в склеп и похитили нательный крест и подаренную императором Францем-Иосифом шпагу), а в годы войны его скрывали в земле, тело сохранилось. Теперь в Виннице, в церкви-некрополе неподалеку от усадьбы-музея Пирогова, можно увидеть «корифея русской хирургии».
