«5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой болезни перестало биться сердце гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя Коммунистической партии и советского народа – Иосифа Виссарионовича Сталина». Это сообщение, зачитанное «голосом Кремля» Юрием Левитаном, заставило весь мир замереть в ожидании. Советская империя вступала в новую фазу своей истории, и происходящим в Кремле переменам суждено было определить миропорядок на планете на многие десятилетия вперед. Особый сумбур весть о смерти вождя мирового пролетариата вызвала в странах народной демократии, и в первую очередь в ГДР, где лишь годом ранее приступили к форсированному строительству социализма. Головной болью инициатора этого процесса Первого секретаря ЦК СЕПГ Вальтера Ульбрихта стало подозрение, что ради объединения Германии СССР может пожертвовать немецким государством рабочих и крестьян. И его опасения были не лишены оснований.
Даже после образования на территории Германии двух государств-антагонистов в Москве продолжали искать способы объединить страну на принципах демилитаризации и нейтралитета. Экономические отношения с ГДР строились по принципу: зачем обустраивать зону оккупации, если рано или поздно она выйдет из сферы влияния СССР. Ульбрихт и руководство СЕПГ рассуждали иначе, считая, что Советский Союз при должных усилиях мог бы превратить ГДР в идеал для западных немцев, продемонстрировать на практике превосходство социалистического пути. Любопытно, что примерно так же мыслил и глава ФРГ Конрад Аденауэр, полагая, что преуспевающая Западная Германия неминуемо поглотит восточную зону и вынудит советские оккупационные силы убраться восвояси. При этом канцлер ФРГ обладал серьезным преимуществом в виде Плана Маршалла, в то время как ГДР продолжала выплачивать репарации СССР, а продукты и основные товары народного потребления распределялись по карточкам. Парадокс, но лидеры ГДР и ФРГ в равной степени противились переговорным процессам по объединению страны, поскольку в новой Германии оба оказались бы за бортом большой политики.
Когда весной 1952 года стало ясно, что вопрос ремилитаризации ФРГ и поэтапного включения страны в западные военные альянсы решен окончательно, Ульбрихт наконец-то добился разрешения начать в ГДР строительство социалистического государства по советским лекалам. Убежденный коммунист старой школы, он подошел к делу с истинно немецкой педантичностью. В стране была внедрена жесткая административно-командная система управления. Принятый на 3-м съезде СЕПГ первый 5-летний план развития народного хозяйства предусматривал поэтапное проведение индустриализации и коллективизации. Ужесточились меры по борьбе с внутренней оппозицией, СЕПГ пережила несколько чисток, в ходе которых из рядов партии вытеснили коммунистов со стажем, несогласных с генеральной линией. Принятые в апреле 1950 года законы о нормах выработки и строгой производственной дисциплине были доработаны в сторону еще большего ужесточения. Курс на первоочередное развитие тяжелого машиностроения обусловил растущий дефицит многих товаров народного потребления. Создание сельхозкооперативов проводилось директивными методами с параллельной конфискацией имущества у зажиточных крестьян и фермеров. Был принят ряд суровых законов против хищения народной собственности, аналогичных знаменитому советскому закону о колосках. Некоторые меры выглядели совсем уж провокационно, как, например, существенное ограничение объемов посылок из ФРГ и других западных стран. Реакция населения на эти нововведения была соответственной. Хотя одной из первых мер Ульбрихта по построению социализма в ГДР явилось значительное укрепление межзональной границы, отток населения на Запад вырос почти в 2 раза. Не помогли ни 10-километровая приграничная зона, попасть в которую легально могли лишь избранные, ни введение обязательных межзональных пропусков. Большинство из 180 тыс. покинувших ГДР в 1952 году восточных немцев перебралось в ФРГ через Западный Берлин, который благодаря своему особому статусу оставался открытой территорией. Показательно, что наряду с зажиточными крестьянами, не желавшими вступать в сельхозкооперативы, и подвергнувшимися репрессиям лавочниками на Запад устремились потоки чиновников и работников среднего звена, многие из которых являлись действующими членами СЕПГ. Радикально сократилась обратная миграция. За первые три месяца 1953 года из ФРГ в «социалистический рай для немцев» изъявили желание переехать лишь порядка 3 тыс. человек, хотя годом ранее их было почти в 7 раз больше. Понимая, что при такой утечке кадров страна рискует остаться без рабочих рук, в январе 1953 года Ульбрихт запросил у Москвы санкцию на полное закрытие границы с западными секторами. Знаменитая Берлинская стена могла бы появиться на 8 лет раньше, проживи Сталин еще хотя бы полгода.
Уход вождя в стране, построенной на строгом единоначалии, неминуемо вызывает тектонические сдвиги в структуре власти. Инстинктивно не желая появления очередного тирана, лидеры СССР посчитали лучшим выходом коллективное руководство, при котором ни один из них не сможет занимать все главные посты государства. То, что серьезные изменения произойдут и во внешней политике Советского Союза, стало ясно уже из траурной речи Маленкова, содержащей многообещающее заявление, что «капитализм и социализм способны к мирному сосуществованию и любые вопросы можно решить без войн при обоюдном желании сторон». Москва порекомендовала Ульбрихту бороться с оттоком населения на Запад не возведением стен, а повышением уровня жизни. Поскольку запрос об увеличении субсидий СССР остался без ответа, повысить благосостояние восточных немцев можно было только за счет отказа от амбициозного 5-летнего плана. Ситуация осложнялась тем, что основные претенденты на власть в СССР – Берия, Хрущев и Маленков – не смогли достичь единого мнения по поводу дальнейшей судьбы ГДР. Будучи министром внутренних дел, Берия лучше других членов Политбюро понимал и ситуацию в Германии, и глубинные экономические проблемы СССР. Хозяйственная модель, одним из столпов которой был рабский труд заключенных, исчерпала свои возможности, а расходы, связанные с содержанием ГДР, могли стать для нее губительными. В отличие от Сталина, который списывал неудачи в объединении Германии только на козни западных союзников, Берия трезво оценивал деятельность немецких лидеров и считал, что если нейтрализовать Аденауэра согласием на проведение в ГДР свободных выборов (это было краеугольным камнем в решении немецкого вопроса), а Ульбрихта заменить более покладистым политиком, процесс вполне можно сдвинуть с мертвой точки. Намерения Хрущева и Маленкова были не такими масштабными – они стремились к административным переменам, конечным итогом которых стал бы переход к коллективному руководству в ГДР и построение более человечной модели социализма.
Обе линии поведения не сулили ничего хорошего товарищу Ульбрихту. Попытки притормозить процесс либерализации в стране ни к чему не привели. Присутствовавший на экстренном заседании Политбюро СЕПГ верховный комиссар СССР в Германии В.С. Семенов на просьбу повременить с принятием решения ответил жестко: «Через две недели у вас не будет государства». И это не было фигурой речи. С начала мая по стране прокатилась волна спонтанных народных волнений, причиной которых стало решение 13-го пленума ЦК СЕПГ об очередном повышении обязательных норм выработки. Необходимость таких мер объяснялась в первую очередь агрессивной политикой США, вынуждающей ГДР обзавестись собственной армией. Политические требования на стачках пока не выдвигались, но это был лишь вопрос времени. Спецификой Германии являлось то, что немцы имели возможность реально сравнить условия жизни при социализме и капитализме. Достаточно было просто проехать в западный сектор Берлина. И сравнение было не в пользу ГДР: при сходных зарплатах в двух странах цены в ФРГ были в 2 – 2,5 раза ниже, ассортимент в магазинах – значительно шире, а подоходный налог – меньше на 25%. И потому громкие лозунги, безотказно действовавшие в СССР, здесь оказались бесполезными.
11 июня центральные газеты страны опубликовали коммюнике ЦК СЕПГ о перегибах, допущенных в ходе строительства социализма, и новом курсе партии, направленном на либерализацию и исправление допущенных ошибок. Весь тираж был раскуплен за пару часов. Хотя на берлинские предприятия была направлена целая армия пропагандистов для разъяснения целей и задач последних решений партии, у большинства населения возникла иллюзия, что на построении социализма в ГДР поставлен крест. Быстро распространился слух, что «новый курс» – это подготовительный маневр перед выводом советского контингента и последующей передачей восточных территорий под юрисдикцию ФРГ. В коммюнике не было сказано ни слова о нормах выработки – главной причине недовольства рабочих. Вообще, либерализация касалась главным образом среднего класса и крестьян. Послабления для рабочих казались мизерными. В этом усмотрели еще один признак скорого возврата к капитализму. От лидеров СЕПГ ждали публичных комментариев, но в ЦК предпочли отмолчаться, поскольку и сами не совсем понимали, какую линию проводит Москва. Советские представители, подстегиваемые Берией, зондировали возможные пути объединения страны и попросту проморгали момент, когда напряжение можно было снять без применения силы и кровопролития. Последней каплей, переполнившей чашу терпения берлинцев, стала статья в профсоюзной газете Tribüne от 16 июня, в которой научно объяснялась необходимость сохранения высоких норм выработки.
Как ни странно, первыми забастовали строительные объекты, где зарплаты были традиционно выше, чем в промышленном производстве. Утром 15 июня бригада стройплощадки «Больница Фридрихсхайн» организованно прекратила работу и составила петицию на имя председателя Совета министров Отто Гротеволя с требованием законодательно отменить повышение норм выработки. Текст петиции направили на другие объекты города с просьбой поддержать протест. В местном райкоме СЕПГ требования рабочих проигнорировали, назвав «происками западных подстрекателей», главным образом потому, что на столичных стройках работало довольно много жителей западного Берлина. В результате за официальный ответ на петицию была принята статья в Tribüne, и последовал взрыв. Несколько партийных агитаторов, направленных на стройплощадку, попытались локализовать беспорядки, заперев выходы. Прибывшие на объект два делегата с соседней стройплощадки «Блок 40» истолковали эти шаги как решение властей арестовать забастовщиков. Поднятая ими бригада в полном составе направилась на выручку товарищам, сломала ворота и намяла бока слишком ретивым представителям местной парторганизации. Инициативная группа предложила рабочим идти к Дому министерств – главному административному комплексу Восточного Берлина – и решительно потребовать у правительства отмены решений 13-го пленума ЦК СЕПГ. По мере продвижения по Сталин-аллее толпа демонстрантов стремительно росла. Если сначала полиция доносила о примерно 500 недовольных, то к тому моменту, когда колонна прибыла на Лейпцигер-штрассе, в ней насчитывалось не менее 10 тыс. человек. Наряду с чисто экономическими требованиями рабочие скандировали уже и антиправительственные лозунги, самым популярным из которых было двустишие: «Борода, очки, живот (намек на Ульбрихта, Гротеволя и Пика) – не то, что хочет народ!» Демонстранты требовали, чтобы лидеры государства лично разъяснили им, что ждет Восточную Германию и ее рабочий класс. Но никого из верхушки СЕПГ в Доме министерств не было, отдуваться пришлось помощнику министра тяжелой промышленности Фрицу Зельбману. Он не нашел ничего лучше, как заверить собравшихся, что повышение норм будет проводиться строго на добровольных началах, и был немедленно освистан. Позже он сделал еще одну попытку успокоить демонстрантов, объявив, что требования рабочих услышаны и повышение норм отменено. Зельбман не блефовал – перепуганные лидеры ГДР на экстренном заседании поспешили отказаться от взрывоопасного решения пленума ЦК. Но момент уже был упущен. К этому времени политика полностью завладела умами собравшихся. В толпе звучали призывы к смещению правительства и проведению свободных выборов. Весть о беспорядках постепенно распространилась по городу, а поскольку Дом министерств располагался неподалеку от границы с американским сектором, вскоре среди демонстрантов оказалось довольно много западных берлинцев. Главным итогом волнений 16 июня стало решение о всеобщей забастовке. Вечером с призывом поддержать рабочих к населению Восточной Германии обратилась расположенная в Западном Берлине американская радиостанция РИАС. В 19:30 ее диктор огласил резолюцию, переданную представителями забастовочного комитета. В течение ночи РИАС много раз возвращалась к теме протеста, что позже дало восточным властям основания обвинить станцию в прямом подстрекательстве населения к противоправным действиям. Роль РИАС в событиях 17 июня остается предметом дискуссии, однако ясно, что пропаганда не смогла бы дать столь обильные всходы, если бы благодатную почву для них не подготовили неверные шаги или прямое бездействие немецких властей и советских представителей.
Характерной особенностью событий 16 июня стала удивительная покладистость стражей порядка по отношению к демонстрантам. Это было совершенно необычно – многие даже решили, что полиция Восточного Берлина перешла на сторону демонстрантов. На самом деле полицейские отделения банально не получили никаких директив и потому предпочли держать нейтралитет. В народе это породило обманчивое ощущение, что если проявить достаточную твердость и решимость, то можно добиться гораздо большего. А в правительстве ГДР между тем все еще не понимали серьезности ситуации. Выступая вечером на партактиве Берлина, Гротеволь ни словом не обмолвился о выступлениях рабочих. Массовые волнения стали сюрпризом и для контингента МВД СССР, который по указке Берии сосредоточился на сборе компромата на Ульбрихта и его сторонников. Адекватно оценивали события только военные. Ночью к Берлину в срочном порядке были направлены три советские дивизии, в том числе одна танковая, а верховный комиссар в Германии Семенов сумел убедить Ульбрихта отдать приказ о переброске в город казарменной полиции из Потсдама и Ораниенбурга.
С 6 утра 17 июня на площади Штраусбергер-платц начали собираться люди. К 07:30 их было уже больше 10 тыс. Прорвав слабые полицейские кордоны (приказа действовать стражи порядка все еще не получили), демонстранты направились к Лейпцигер-штрассе. Из Хеннигсдорфа в Берлин прибыла большая колонна рабочих сталелитейного завода и, чтобы срезать путь к центру города, двинулась через французский сектор. Позже официальные власти ГДР превратно истолковали данный факт, объявив, что западные сектора массово перебрасывали в Восточный Берлин провокаторов и боевиков. Выступления 17 июня с самого начала приняли довольно жесткий характер. Вся символика ГДР по пути следования колонн уничтожалась, партийных и профсоюзных активистов, пытавшихся урезонить демонстрантов, безжалостно избивали. Толпа громила агитационные и полицейские машины, затем настал черед и самих полицейских участков. В 10:30 руководство ГДР спешно перевезли из здания ЦК в штаб советских войск в Карлсхорсте. В 11:00 демонстранты сорвали с Бранденбургских ворот красный флаг и сожгли его. Примечательно, что до этого инцидента никаких антисоветских выпадов не делалось. Проходя мимо посольства СССР на Унтер ден Линден, демонстранты сворачивали плакаты и прекращали скандировать лозунги. Но затаенная злость на оккупантов в конце концов выплеснулась наружу; не исключено, что этому поспособствовали провокаторы, в засылке которых спустя некоторое время призналось ЦРУ. К полудню перестал функционировать наземный и подземный транспорт и Берлин оказался полностью парализован. Демонстранты заблокировали многие административные здания, на стадионе имени Ульбрихта гремел массовый митинг. Только благоразумие рабочих не позволило захватить и разгромить электростанцию и газораспределительные заводы. Полиция Восточного Берлина все еще бездействовала и применяла силу лишь в исключительных случаях, как правило, в целях самозащиты. В 12:25 представитель МВД СССР в Германии полковник И.А. Фадейкин доложил в Москву, что ситуация в городе вышла из-под контроля. Он не знал, что советские танки и бронетранспортеры с солдатами уже движутся к Потсдамер-платц, имея приказ действовать решительно и твердо.
Командование ГСВГ надеялось, что один только вид бронетехники на улицах города умерит пыл демонстрантов, но не тут-то было. В толпе ходил устойчивый слух, что едва только русские посмеют открыть огонь по гражданскому населению, в дело вступят западные контингенты. Надо отметить, что войска в западных секторах привели в боевую готовность еще накануне вечером, но они получили задачу охранять важные объекты городской инфраструктуры и не выдвигаться к границе, дабы избежать любых случайностей. Демонстранты встретили советские танки градом булыжников и обрезков арматуры, самые отчаянные пытались сломать антенны и разбить приборы наблюдения. Пошло в ход захваченное в разгромленных полицейских участках стрелковое оружие. В 13:00 комендант Восточного Берлина генерал-майор П.А. Диброва объявил в городе военное положение и отдал приказ войскам открыть огонь. Только после этого толпы манифестантов стали понемногу редеть. Под прикрытием советских войск активизировалась полиция, аресты и облавы приобрели массовый характер. Однако мгновенного ослабления ситуации не произошло. Митингующие изменили тактику и атаковали там, где не было войск. Таким образом была разгромлена редакция газеты Tribüne и захвачен пункт пропуска на Обербаум-брюке. Отбить его удалось только к 18:00. С территории Западного Берлина через многочисленные громкоговорители неслись призывы к советским солдатам переходить на сторону восставших немецких рабочих и не участвовать в преступлениях режима Ульбрихта. В 21:00 в городе начал действовать комендантский час, но спорадическая стрельба продолжалась до самого утра. Позже это объяснили стычками военных патрулей с некими диверсантами. С наступлением ночи пыл бастующих стал угасать. Не дождавшись помощи американских танков, они стали расходиться. Многие предпочли укрыться на территории западных секторов, справедливо опасаясь репрессий. В 23:00 Семенов доложил в Москву, что беспорядки в Берлине практически прекратились.
С утра 18 июня начались поиски виновных. Власти ГДР поспешно обвинили в организации беспорядков коварный Запад. Но если в Берлине с его свободным проходом между секторами такое объяснение как-то срабатывало, то в других городах (а волнения охватили значительную часть Восточной Германии) попытки свалить все на шпионов и вредителей из ФРГ выглядели нелепо. Понимая, что последняя надежда на воссоединение Германии на условиях, приемлемых для Москвы, развеялась, Берия пришел в неистовство и потребовал жестоко наказать виновных. К вечеру 18 июня только в Берлине арестовали более 5 тыс. человек. В Германию из Москвы прибыли специальные следственные группы МВД с задачей отыскать западный след в берлинских событиях. Работали эти группы по хорошо отработанным методикам заплечных дел мастеров. Явное желание власть имущих назвать законные требования рабочих «фашистскими происками» вызвало новый взрыв возмущения и едва не привело к очередной волне беспорядков. Трудно сказать, во что бы превратилась эта кампания, если бы не арест Берии 26 июня. Среди прочего в вину бывшему всесильному главе госбезопасности вменили и попытку передать социалистическую Германию под контроль США.
Данные об убитых, раненых и репрессированных в ходе беспорядков 1953 года в ГДР в разных источниках существенно отличаются. Официально было заявлено о 40 убитых и 433 раненых. Шестерых мятежников приговорили к смерти, четверых из них расстреляли. В западных источниках эти цифры выше примерно на два порядка. Не существует и единого мнения об истинной подоплеке событий. Исходя из принципа «кому выгодно», высказывались предположения, что беспорядки в Берлине были организованы людьми Ульбрихта (благодаря протесту рабочих он сумел не только удержаться у власти, но и укрепить ее), западногерманскими спецслужбами по указке Аденауэра (путч позволил ускорить процесс включения ФРГ в Европейскую систему безопасности) или противниками Берии из среды советских военных. За годы замалчивания события в Берлине обросли специфическими легендами и домыслами, многие из которых оказались настолько живучими, что частично подменили собой реальные факты. Не вызывает сомнений лишь одно: призывавшие к свободным выборам и объединению страны рабочие добились противоположного результата. ГДР и ФРГ превратились в форпосты противостояния двух мировых систем, а Берлин стал местом, где холодная война могла в любой момент перерасти в горячую.
