25 апреля 1945 года американский военный патруль, возглавляемый первым лейтенантом Альбертом Коцебу, в нарушение приказа не покидать пределы пятимильной зоны вероятного контакта с наступающими советскими войсками, пересек реку Мульде и направился на восток, к Эльбе. Не желая рисковать жизнями подчиненных, лейтенант готов был повернуть назад при первой же угрозе боя. Но отряд столкнулся с совершенно иной проблемой. 36 американцам пришлось чуть ли не силой отбиваться от толп немецких солдат, желавших сдаться в плен. В одном только городке Кюрен патруль принял капитуляцию гарнизона из 355 человек. Продвижение патруля сдерживали и колонны беженцев с жалким скарбом на плечах. Многие едва волочили ноги от усталости и продолжали идти, лишь подгоняемые страшными слухами о стремительно приближающейся с востока Красной армии. Встреченная патрулем большая группа освобожденных британских пленных сообщила лейтенанту Коцебу, что советские войска вышли на левый берег реки Эльба в районе деревни Штрела.
Не желая, чтобы слава первого контакта с русскими досталась кому-то другому, лейтенант приказал бойцам поторопиться. В 11:30 по берлинскому времени (12:30 по московскому и 05:30 по вашингтонскому) в деревушке Леквиц состоялся первый контакт американской 69-й пехотной дивизии и 58-й гвардейской стрелковой дивизии Красной армии. Бойцы лейтенанта Коцебу выпустили зеленую ракету – сигнал дружественных сил – и по полуразрушенному мосту перебрались на восточный берег Эльбы. Первые минуты встречи союзников по антигитлеровской коалиции были довольно напряженными. Ни те, ни другие не знали, как следует себя вести. Но вскоре по кругу пошла фляга с водкой, и атмосфера быстро разрядилась. Заиграла гармошка, а поскольку среди советских бойцов оказались и женщины, начались танцы. Спустя несколько часов похожая встреча союзников состоялась в 20 км ниже по реке у города Торгау. Здесь уже присутствовала пресса, и фотографы обеих сторон торопились запечатлеть для потомков момент радости и единения братьев по оружию, общими усилиями победивших страшного врага. Молодые солдаты и офицеры в запале давали друг другу клятвы, что сделают все возможное, чтобы между их нациями на многие десятилетия сохранялись мир и дружба. Кто мог в тот момент предположить, что две сверхдержавы проведут следующие полвека в напряженном поединке, поглотившем силы, энергию, идеологические помыслы, а порой и жизни целого поколения их жителей.
Какого-то общепризнанного события, обозначившего начало холодной войны, не существует. Отечественные историки и политологи соотносят начало великого противостояния СССР и Запада с речью Черчилля в американском городке Фултон 5 марта 1946 года, в которой Неистовый Уинстон объявил Советский Союз главным источником угрозы цивилизованному миру. На Западе стартером конфронтации называют самые разные события – от конфликта в Триесте и бомбардировки Хиросимы в 1945-м году до государственного переворота в Чехословакии в феврале 1948-го. Однако трения между странами-участницами антигитлеровской коалиции начались гораздо раньше.
Первым по-настоящему серьезным испытанием прочности антигитлеровского союза стало обнародование немецкими средствами массовой информации свидетельств массового убийства польских граждан в Катыни. Польское правительство в изгнании, работавшее в Лондоне, возложив ответственность за уничтожение польской элиты на Сталина, потребовало от Красного Креста провести независимое расследование, чтобы это подтвердить. В ответ СССР в апреле 1943 года разорвал отношения с правительством Польши. Тогда Рузвельт и Черчилль предпочли поддержать Сталина. Особенно усердствовал в этом отношении британский премьер, всерьез опасавшийся заключения сепаратного мира между СССР и Германией.
«Польский вопрос» тем не менее являлся важным кирпичиком британской политики. В 1939 году Англия объявила войну Германии, рассчитывая, что это может удержать Гитлера от поглощения Польши. В 1940 году в ходе битвы за Британию польские пилоты составляли костяк тех «немногих», от которых, по словам Черчилля, «зависело столь многое для человечества». Польские подразделения сражались плечом к плечу с британцами в Африке, Италии и Нормандии. В Лондоне понимали, что восстановление Польши на карте мира после того, как с Третьим рейхом будет покончено, является делом чести. Но в 1943 году устройство послевоенной Европы представлялось еще чем-то призрачным и далеким.
Спустя год положение коренным образом изменилось. Силы нацистов таяли, и времена, когда от тысячелетнего рейха не останется камня на камне, не казались уже такими далекими. 27 июля начальник Имперского генерального штаба фельдмаршал сэр Алан Брук и секретарь Военного совета сэр Джеймс Григг провели знаковое совещание, темой которого была судьба послевоенной Германии. Вывод был сделан следующий: «Германия больше не является доминирующей силой в Европе, ее место заняла Россия с ее огромными ресурсами и возможностями, и она неминуемо превратится в главную угрозу для нас в течение ближайших 15 лет». Брук считал, что Германию после победы над Гитлером следует как можно скорее превратить в союзника, который обеспечит барьер на пути советской угрозы. Точка зрения военных коренным образом отличалась от официального мнения, которое активно проталкивал МИД страны. Дипломаты сходились на том, что пока СССР не восстановит разрушенную войной экономику, у Сталина нет резона обострять отношения с Западом. В Уайтхолле наивно полагали, что экономический рычаг позволит им решить в свою пользу те острые вопросы, что неминуемо возникнут. Черчилль склонен был придерживаться мнения политиков. Когда премьер-министр польского правительства в изгнании Станислав Миколайчик заявил Черчиллю, что, пользуясь прекраснодушной позицией Британии, Сталин захватит Польшу и остановить его от подобного шага можно только силой, британский премьер взорвался: «Вы что же, предлагаете развязать новую войну, в которой погибнут десятки миллионов?! Или вам на это наплевать?!»
У Черчилля был свой резон надеяться, что с маршалом Сталиным получится вести дела в привычной ему манере. В октябре 1944 года он совершил вылазку в Москву, где на свой страх и риск предложил советскому лидеру черновой план послевоенного раздела Балкан. Написанный карандашом на клочке бумаги, он более походил на долговую расписку: «Румыния: СССР – 90%, остальные – 10%; Греция: Великобритания – 90%, СССР – 10%; Югославия и Венгрия: 50 на 50; Болгария: СССР – 75%, остальные –5%». Сталин отнесся к предложению премьера благосклонно, и это вселило в Черчилля уверенность, что подобным образом он сумеет сторговаться с Москвой и по другим проблемным вопросам послевоенной Европы. Несмотря на яростное неприятие большевизма, к Дяде Джо Черчилль относился с уважением. Он считал советского лидера человеком практичным и способным держать данное слово. Несмотря на политический антагонизм, Сталин представлялся Черчиллю более близким и понятным, чем Рузвельт, отношения с которым у британского премьера серьезно испортились. Проводимая американским президентом политика носила откровенно антиимперский характер. Он считал, что победа в мировой войне должна повлечь за собой коренные изменения в мире – и в первую очередь привести к освобождению колоний от гнета метрополий. Возрождение величия Британской империи, которого всем сердцем желал Черчилль, Рузвельт полагал архаичной утопией. Свою миссию президент США видел в создании мирового правительства, или Объединенных Наций, которое на долгие годы гарантирует мир между народами. И за поддержку этих идей Рузвельт готов был пойти на серьезные уступки Сталину в Европе.
Открывшаяся 4 февраля 1945 года Ялтинская конференция очевидно продемонстрировала отсутствие единства взглядов западных союзников по целому ряду вопросов. Рузвельт демонстративно избегал «стоять плечом к плечу» с Черчиллем, придерживаясь позиции «честного посредника» между СССР и Великобританией. Главными для него являлись лишь два вопроса – вступление СССР в войну против Японии и участие в будущей ООН. В европейских вопросах он предпочитал поддерживать Сталина, что нередко выводило британского премьера из себя. Ключевым стал польский вопрос, в котором советская сторона заняла особенно жесткую позицию. Сталин считал изменение границ Польши решенным делом и не желал идти ни на какие уступки. После долгих прений Черчиллю и Рузвельту удалось добиться лишь весьма обтекаемого обещания сформировать в Польше правительство национального единства на широкой демократической основе, включая и привлечение политиков из-за границы. Тем не менее оба западных лидера восприняли результаты Ялтинской конференции как большую личную победу. Покидая Крымский полуостров, Рузвельт удовлетворенно заявил: «Мы только что сохранили два миллиона жизней американцев!» Черчилль считал, что Дядя Джо дал слабину, согласившись на демократические выборы в Польше. Данные, поступавшие от польского правительства в изгнании, указывали, что победа коммунистов в стране невозможна в принципе. Однако дальнейшие события показали, насколько заблуждался британский премьер.
Эйфория в связи с «поразительной политической гармонией» стран-союзниц, распространяемая прессой по обе стороны Атлантики, развеялась на удивление быстро. Черчилль прибыл домой в мрачном настроении. 21 февраля он встретился с командующим 2-м польским корпусом генералом Владиславом Андерсом, который открыто заявил, что поляков, сражавшихся с нацистами под знаменами союзников, бессовестно продали. Он назвал Ялтинское соглашение пятым разделом Польши и заявил, что намерен снять с фронта свой корпус, поскольку не видит смысла сражаться за уже проигранное дело. Черчилль в ответ взорвался: «Можете убираться вон! У нас достаточно сил и без вас!» Но обвинения, выдвинутые Андерсом, больно задели британского премьера. Его преследовал призрак предшественника Невилла Чемберлена, сторонника политики умиротворения, пиком которой стал Мюнхенский договор 1938 года. Остро критиковавший в свое время мягкотелость Чемберлена, Черчилль невольно задумывался, не обвинят ли будущие поколения и его самого в излишнем доверии к Сталину. Не совершил ли он великую глупость, когда решил, что сможет привлечь советского диктатора в свой джентльменский клуб.
Схема, которой СССР намеревался придерживаться, отстаивая свои интересы в странах Восточной Европы, была впервые продемонстрирована в 7 марта 1945 года в Румынии. Всего за сутки был снят с поста назначенный королем Михаем после свержения Антонеску прозападный премьер Николае Рэдеску и фактическая власть в стране перешла правительству Петра Грозы, большинство в котором имели коммунисты. Поскольку в свое время Черчилль сам предложил Сталину 90% влияния в Румынии, выдвигать советскому лидеру какие-то претензии он не мог, но стремительность, с которой страна превратилась в сателлит СССР, впечатлила Лондон. События ясно указывали, что советская трактовка ялтинских соглашений, в частности договоренности о праве освобожденных стран самостоятельно избирать политический путь, значительно отличается от западной. Вдобавок с территорий, контролируемых Красной армией, на Запад не поступало никакой внятной информации, что порождало самые черные предположения. Совершенно ясно было лишь одно: после освобождения от нацистов вакуум власти на местах быстро заполняется просоветски настроенными элементами, что позволяло Москве полностью контролировать ситуацию и направлять события в нужное русло. В первую неделю апреля 1945 года отношения между союзниками резко испортились. Стороны обменивались телеграммами с взаимными обвинениями в отказе придерживаться ялтинских соглашений. Истощенный умственно и физически Черчилль к этому моменту практически отчаялся отстоять Польшу и вернуть путем дипломатических игр утраченные позиции в Европе. Территории, занятые Красной армией, он считал потерянными и не видел никаких иных способов вывести их из-под влияния коммунистической идеологии, кроме открытого противостояния. С точки зрения западных ценностей, СССР из союзника по антигитлеровской коалиции превратился в смертельную угрозу для свободного мира.
В обстановке высшей секретности Черчилль приказал членам Объединенного комитета начальников штабов экстренно разработать план использования военной силы против СССР. Комитет наилучшим образом подходил для решения подобной задачи, поскольку подчинялся полностью и напрямую только Черчиллю, совмещавшему должности премьера и министра обороны. Главной целью операции являлось силовое принуждение Сталина отказаться от проводимой в Восточной Европе политики ползучего поглощения. Военным предстояло оценить потенциальные возможности Британии по осуществлению подобной операции, а также определить вероятность успеха внезапного удара по советским силам в первые два месяца после капитуляции Германии. Весь план получил говорящее название «Немыслимое». Британские планировщики были ограничены буквально во всем. Исходные условия предусматривали, что в операции примут участие объединенные силы британской и американской армий, поддержанные польскими войсками, партизанами Армии Крайовой, а также людскими ресурсами и уцелевшим промышленным потенциалом западных районов Германии. В качестве вероятной даты начала операции было назначено 1 июля 1945 года. План предусматривал одновременный удар с севера и юга по двум сходящимся в Польше направлениям при широкой поддержке авиации и флота. Идеальным окончанием операции считалось оттеснение советских войск к границам СССР до 1939 года.
Предварительный вариант плана был готов к 22 мая. На бумаге намерения британцев (хотя привлечение американских сил являлось обязательным условием операции «Немыслимое», ни одно официальное лицо США не было уведомлено о планах войны с СССР) впечатляли размахом и амбициями, но практически сразу выявился ряд серьезных противоречий, сводящих на нет всю задумку. При определенном техническом и тактическом превосходстве авиации и флота западных союзников численное превосходство сухопутных сил Советского Союза в Европе было подавляющим. Даже при условии привлечения всех доступных сил и резервов западная коалиция могла выставить в качестве ударного кулака не более 47 дивизий, 20 из которых – танковые. Им пришлось бы иметь дело с 140 пехотными и 30 танковыми советскими дивизиями, «имеющими ужасающий боевой опыт и способными сражаться в почти нечеловеческих условиях». При этом в расчет не брались 24 отдельные танковые бригады прорыва и многочисленные подразделения второго эшелона, о которых британская разведка просто не имела информации. Весьма пунктирно рассматривал план и перспективы неминуемого военного сближения СССР и Японии, которое самым радикальным образом могло изменить ситуацию на Тихоокеанском ТВД.
Но самым уязвимым моментом плана явилось предположение, что к моменту начала боевых действий война с СССР будет иметь полную и безоговорочную поддержку общественного мнения Великобритании и США. Пропаганда партнерских отношений с Советским Союзом, проводимая с 1941 года, пустила глубокие корни. В подавляющем большинстве европейских стран произошел заметный крен влево, а социализм устойчиво ассоциировался с победой над нацизмом, вклад в которую Советского Союза был очевиден. Темные стороны сталинского социализма для населения западной части Европы оставались terra incognita. За три месяца убедить миллионы людей, что вчерашний союзник стал заклятым врагом, непосильная задача даже для тоталитарного государства. Что уж говорить про страны, декларировавшие себя как столпы демократии и свободы личности.
Пока в британских штабах анализировали возможность внезапного удара по советским войскам, в мире произошли серьезные события. 12 апреля от кровоизлияния в мозг скончался Рузвельт. Его место занял Гарри Трумэн, человек совершенно иного склада. Это немедленно сказалось на американо-советских отношениях. Война в Европе закончилась, и на первый план вышел вопрос о репарациях, по которому Запад и СССР также расходились во мнениях. А в июне 1945 года британская разведка выявила тревожные признаки передислокации советских войск, проводимой по приказу маршала Жукова. Черчилль истолковал эти действия как подготовку Сталина к новым территориальным приобретениям. «Как только американцы уйдут с континента, мы останемся с русскими один на один, – предостерегал он своих генералов. – Следует продумать, как защитить наш остров перед лицом красной угрозы».
Наступательная версия плана «Немыслимое» была поспешно переработана в оборонительную. Но и в этом виде план оставлял Британии мало шансов на успех. Очевидным свидетельством беспомощности перед лицом абсолютного превосходства Красной армии стало предложение поставить под ружье значительную часть из сдавших в плен 2 миллионов немецких солдат. Как и в 1919 году, Черчилль делал ставку на «ненавистных гуннов» в надежде защитить Британию от коммунистического нашествия. Лишь десятилетия спустя стало известно, что перемещения советских войск были реакцией на информацию о британских приготовлениях, переданную в Москву знаменитой Кембриджской пятеркой. Так что фактически британские генералы искали пути спасения от угрозы, созданной ими самими.
26 июля, в самый разгар Потсдамской конференции, Черчилль потерпел поражение на выборах и вынужден был уступить кресло премьера главе лейбористов Клементу Эттли. Следом за Неистовым Уинстоном в архив отправились и планы операции «Немыслимое». Но мир и не думал становиться безопаснее. За 10 дней до отставки Черчилля в Нью-Мексико было испытано первое в мире ядерное взрывное устройство, радикально изменившее баланс не только военных, но и политических сил. Запад получил возможность говорить со Сталиным с позиции силы, и Трумэн был решительно настроен этим воспользоваться. Человечество исподволь вкатывалось в новую эру «мирного времени, которое лишь кажется мирным», когда планы полного уничтожения противника станут обыденной вещью.
Гриф секретности с плана «Немыслимое» был снят в 1998 году. Обнародование сохранившихся документов вызвало неоднозначную реакцию. На постсоветском пространстве разработки британских военных восприняли как еще одно доказательство агрессивных намерений Запада по отношению к СССР и лицемерия Черчилля, готового при первой возможности вонзить нож в спину вчерашнему союзнику. Начав с обвинений в цинизме и двуличности, историки неизбежно заканчивают выводом, что великого противостояния сверхдержав можно было бы избежать, если бы не нечистая игра некоторых политиков. Годами каждая из сторон полувекового конфликта, руководствуясь идеологическими предпочтениями и специфическими воззрениями на историческую справедливость, пытается возложить ответственность за развязывание холодной войны на того или иного лидера той эпохи, игнорируя факт, что столкновение Востока и Запада являло собой объективное событие, практически не зависящее от желаний и стремлений сильных мира сего.
Удивительно не то, что холодная война разразилась, а то, что столь значительное число видных политических и общественных деятелей мирового уровня оказались не готовы к такому очевидному повороту событий. В основе взаимоотношений Рузвельта со Сталиным лежал жесткий политический расчет: чтобы победить одного диктатора, президент США заключил союз с другим диктатором, поскольку только такой шаг позволял избежать гибели многих миллионов американцев в неизбежном столкновении его страны и Третьим рейхом. В свою очередь, Черчилль суть союзнических отношений со Сталиным выразил предельно ясно, заявив, что готов заключить союз с самим дьяволом, если армии Гитлера вторгнутся в ад. Что будет после того, как общими усилиями Гитлер будет побежден, его не слишком беспокоило. По крайней мере, в 1941 году, когда Британия находилась в отчаянном положении. С самого начала это был вынужденный союз, в котором все три стороны преследовали совершенно разные цели, причем противоречия между Рузвельтом и Черчиллем были не менее острыми, чем у каждого из них – с лидером СССР. Дружеские отношения, которые удивительным образом сложились между столь непохожими людьми, породив у их окружения иллюзию возможности мирного сосуществования трех взаимоисключающих моделей общественного устройства, были слишком умозрительным инструментом, чтобы повернуть вспять ход истории.
