В XIX веке на фоне крупных археологических открытий аристократическую Европу поразила мода на коллекционирование предметов древности. С небольшим опозданием это веянье дошло и до Российской империи. Правда, немногие в то время могли себе позволить составлять коллекции из подлинных шедевров античного искусства – большинство удовлетворялось обычными амфорами, статуэтками или колечками. Но уж те, у кого были деньги, не отказывали себе в удовольствии спустить сумму, эквивалентную стоимости парочки деревень с жителями, на очередную находку с археологических раскопок. Особым интересом пользовались артефакты из Северного Причерноморья и Крыма, где археологи снимали пласты веков с некогда богатых и знаменитых греческих городов.
Тут стоит отметить, что в отдаленных районах Российской империи во весь рост стояла проблема атрибуции и датировки археологических находок. Не каждый магнат имел под руками комиссию из Императорской Академии наук, способную точно и быстро определить подлинность очередного артефакта, который ему посчастливилось увидеть. Этим активно пользовались антиквары и негоцианты, продавая доверчивым денежным мешкам красивые безделушки под видом настоящих античных находок.
Так действовали и братья Лев и Шепсель Гохманы, ушлые торговцы, державшие магазин колониальных товаров в Одессе. Поблизости от Очакова, что под Николаевом, некогда располагался греческий полис Ольвия. С конца XIX века тут шли периодические раскопки. Братья Гохманы работали по следующей схеме. Лев периодически наведывался к прикормленным одесским мастерам и делал у них заказы по эскизам. Говорил мало, платил достойно. А Шепсель был менеджером и заботился о легенде: мол, на древнегреческой Ольвии ведутся раскопки, для работы нанимают местных крестьян, а те, из-за тяжелого труда и низкой оплаты, вынуждены прикарманивать некоторые артефакты и продавать их ему в лавку. Особо недоверчивым даже предъявляли тех самых крестьян, заранее подкупленных и наученных, что и как отвечать клиентам.
Первое время братья зарабатывали на продаже местным аристократам мраморных табличек с пространными надписями на древнегреческом. Потом переключились на украшения и оружие в античном стиле. К 1895 году аферисты почувствовали запах больших денег и решили провернуть серьезное дело…
Тиара скифского царя
В свой очередной приезд в Одессу Лев Гохман направился к ювелиру, которого ему порекомендовали коллеги. С собой он взял несколько иллюстрированных атласов и книг по истории античного искусства, а также неплохую сумму денег. В мастерской на одной из одесских улочек он четко поставил перед ювелиром задачу – изготовить тиару неслыханной красоты, с чеканкой и резьбой, из чистого золота. И показал мастеру, какие мотивы стоит использовать в работе. А также указал, что на изделии должна быть помещена надпись на древнегреческом, которая бы гласила: «Царю великому и непобедимому Сайтоферну. Совет и народ Ольвии». Интересный и сложный заказ пробудил в ювелире профессиональный азарт. Он согласился взяться за работу. Лев Гохман без единого слова оставил ему сумму на необходимое количество золота и был таков.
Древний греческий город-колония Ольвия (с греческого – «Счастливая», «Богатая») располагался в материковой части современной южной Украины, на побережье Черного моря, в устье Южного Буга. Сейчас это Очаковский район Николаевской области. Расположение города было очень выгодным – Ольвия контролировала весь Днепро-Бугский лиман, который со стороны Черного моря был выгодно огражден Кинбурнским полуостровом. Любое судно, которое имело целью попасть не на Крымский полуостров, а к устью Буга или Днепра, вынуждено было проходить через Ольвию. Город основали греки-колонисты из Милета в VI веке до н.э. Во времена своего расцвета город занимал территорию в 50 га, на которой проживало до 15 тыс. человек. Ольвийцы тесно и не всегда мирно соседствовали со скифами, ираноязычными жителями Северного Причерноморья. По сохранившимся надписям на стеле из Ольвии археологам и историкам удалось узнать, что в III веке до н.э. город осадил могущественный царь скифов Сайтоферн. Чтобы спастись от разграбления и смерти, ольвийцы были вынуждены выплатить скифам откуп в размере 400 золотых… Надпись на стеле обрывалась, но историки полагают, что речь шла о золотых слитках и, быть может, о чем-то еще.
Через 7 месяцев кропотливой работы мастер отдал Гохману заказ. Тиара была великолепна: 17,5 см в высоту, весом 486 г, выполнена из цельного листа золота. По горизонтали ее разделяли на три части орнаментальные пояса искусной чеканки. На нижней части располагались фигуры скифов и сцена царской охоты на фантастическое и прекрасное крылатое животное; на средней и самой широкой – сцены из Илиады и Одиссеи с изображениями древнегреческих богов; на верхнем – ажурная орнаментальная вязь и чешуйчатая змея, которая и венчала тиару. Кольцом по шедевру шла оговоренная надпись на древнегреческом. Оглядев изделие, Лев Гохман рассчитался с мастером и поспешил уехать.
Совсем скоро он объявился в Вене, на приеме у дирекции недавно открытого Императорского музея искусств. Директорам музея, господам Бухеру и Лейшингу, он предложил ознакомиться с коллекцией ольвийских находок – украшений, брошей, застежек… А после осмотра ценностей достал золотую тиару, по сравнению с которой все предыдущие изделия показались ничего не стоящими безделушками.
На немой вопрос Гохман ответил, что эту тиару ему принесли крестьяне с раскопок Ольвии. Якобы они наткнулись на могилу какого-то царя, где и обнаружили артефакт. Гохману пришлось вложить все свое состояние в покупку этого шедевра, поэтому сейчас он предлагает ее Императорскому музею за сумму, эквивалентную 100 тыс. российских рублей. Директора были в восторге от тиары и в ужасе от цены. Присутствовавшая здесь же комиссия по атрибуции древностей подтвердила подлинность тиары и лишь изумленно качала головами. Но как ни пытались австрийцы сбить цену, Гохман не уступил ни копейки. Опечаленные директора были вынуждены отказаться от шедевра.
После этого Гохман отправился к своему коллеге, венскому антиквару Фогелю, и нанятому для тонкой работы маклеру Шиманскому. Поговорив с ними и оставив им тиару, Гохман вернулся в Одессу и стал ждать.
Уже через две недели Фогель и Шиманский появились в Париже, на приеме у директора Лувра, самого лучшего в то время музея в мире. История с находкой была пересказана французам слово в слово. Те, как и австрийцы, пришли в восторг от «древнегреческого» шедевра. Мгновенно собрали комиссию во главе с директором Лувра мсье Кемпфеном, и все ее 5 членов, как до этого и австрийские специалисты, единогласно признали тиару Сайтоферна подлинной и захотели немедленно ее купить.
Сумма, которую им назвал антиквар, повергла их в шок – 230 тыс. франков. Это были огромные деньги. Фогель и Шиманский не настаивали, но намекнули, что после Парижа они намерены ехать в Лондон, где им, будто бы, уже заранее обещали выплатить любую сумму за подобное сокровище.
Услышав, что тиара уплывет в выставочные залы Туманного Альбиона, французы обеспокоились. И задумались, где же взять деньги. Такой огромной суммой Лувр не располагал – ее мог выделить только парламент Франции. Но он в это время был на каникулах, а дельцы не желали сидеть и ждать. Тогда дирекция Лувра обратилась к меценатам с просьбой выкупить тиару с последующим возмещением затрат из бюджета. Два богатых господина, Корройе и Рейнак, вняли мольбам и выделили необходимую сумму.
Фогель и Шиманский забрали свои 200 тыс. франков, а Лувр получил в собственность шедевр ювелирного дела. И пока аферисты делили деньги – 86 тыс. – Гохману, 74 – Фогелю, 40 – Шиманскому, – новый экспонат уже занял почетное место в зале Античного искусства Лувра.
Разоблачение
Строго говоря, сомнения в подлинности тиары высказывались практически сразу после начала ее экспонирования в Лувре. Посмотреть на такую древнюю роскошь приходили не только зеваки, но и ученые самых разных рангов. Некоторых из них сильно смущало, что тиара, по меньше мере, не выглядит, как предмет, долго пролежавший в земле. Кто-то из профессоров и археологов оставлял свои мысли при себе, другие делились ими с коллегами, а третьи напрямую писали в Лувр. Однако блистательный музей с переменным успехом отражал эти периодические всплески сомнений и упирал на свой безусловный авторитет.
Окончательно французов добил немецкий коллега, один из крупнейших археологов с мировым именем, Адольф Фуртвенглер. Он обстоятельно расписал три главных признака тиары, которые свидетельствуют о том, что она никогда не принадлежала царю Сайтоферну и не была изготовлена в III веке до н.э.
Во-первых, если предмет, даже из золота, пролежит два тысячелетия в земле, он обязательно покроется патиной. Золото не ржавеет, это верно, но, в то же время, нигде нельзя найти идеально чистого металла. А примеси неизбежно вступили бы в реакцию с сырой землей. На тиаре же нет никаких следов коррозии.
Во-вторых, изумительной красоты чеканка и резьба по золоту на тиаре, изображающая сцены из Илиады и Одиссеи, греческих богов и картины охоты скифов, взяты из разных исторических памятников, расположенных на значительном расстоянии друг от друга и к тому же разделенных несколькими веками. Ну как могут на тиаре III века до н.э. присутствовать мотивы, которые появились только к I веку н.э.? Такую мешанину эпох и стилей можно найти только в каталогах.
В-третьих, надпись. Ну как можно себе вообразить, что на короне, абсолютном символе власти, будет отсылка к заказчику-изготовителю – совету и народу Ольвии?
Безусловно, это искусное произведение вышло из рук талантливого мастера, но не в III веке до н.э., а в XIX столетии, заключал Фуртвенглер. Французские эксперты, терпеливо перенесшие напор критики маститого археолога, ответили ему и всем прочим просто: если это подделка, то пусть покажется сам мастер.
И мастер объявился. В 1903 году французский художник-аферист Эллина Майенс, который попался на подделке картин, заявил на допросе, что тиара царя Сайтоферна – тоже его произведение. В качестве доказательства он указывал на метод спайки украшения, известный ему, но неизвестный древним грекам. Журналисты ринулись к Майенсу и мгновенно выпустили десятки статей с его именем. Тут уж не стерпели те джентльмены, которые по воле случая оказались в курсе реального положения дел. Парижский ювелир Лившиц обратился с письмом в газету Le Matin: «Милостивый государь, я прочел вашу статью о тиаре Сайтоферна и решаюсь писать вам в целях восстановления истины. Я могу вас уверить, что тиара была сработана моим другом Рухомовским. Я жил в Одессе в 1895 году и до мая 1896 года. Я часто навещал моего друга и видел много раз, как он работал в своей мастерской над этой пресловутой тиарой…»
Поначалу Лифшицу не поверили. Как мог в далекой России найтись столь высококлассный ювелир, работа которого вызвала такой неслыханный международный скандал? Однако после опомнились и послали запрос в одесское консульство Франции с просьбой разобраться. А тиару на всякий случай спрятали в запасники…
Самородок из Мозыря
Немногие задумываются, что уже ставшее клише уменьшительно-ласкательное имя Изя имеет полную форму Израиль. Именно так назвали мальчика, который родился в семье Рухомовских в 1860 году в белорусском местечке Мозырь – правда, в середине XIX века этот город находился в составе Российской империи. На тот момент процентное соотношение христиан и иудеев в Мозыре было практически паритетным – 52 и 48 соответственно. Маленькому Израилю родители готовили будущее раввина – иудейского толкователя Торы и Талмуда.
Но будущему скандальному ювелиру хотелось совсем не этого. По одной из версий, имя Израиль может быть истолковано как «ум, видящий Бога». В довольно раннем возрасте у Израиля обнаружилась особая и очень редкая способность: он умел различать детали самых миниатюрных предметов, как будто в его глазах были сильные увеличительные стекла. Мозырь в XIX веке славился своими мастерами-ремесленниками – в местечке было представлено 25 уникальных действующих ремесел. Осознав свое редкое дарование, Израиль стал интересоваться тонкими работами – чеканкой, граверным делом, а позже и ювелирным мастерством.
После скучных занятий в школе он спешил в свою маленькую мастерскую во дворе родительского дома и усердно гравировал купленную у местных кузнецов полоску мягкого железа. После того, как вся ее поверхность оказывалась покрыта тонкой вязью орнамента, Израиль стачивал свою работу старым напильником и вновь упражнялся. Дошло до того, что напильник стерся настолько, что мальчик уже не мог зашлифовать металл для дальнейшей работы. Тогда он задумался над покупкой своего первого профессионального набора инструментов. Израиль с умом подошел к вопросу, долго выбирал инструментарий, попросил старшую сестру выписать ему из Варшавы посылку со штихелями и напильниками, сходил к местным кузнецам, чтобы те выковали ему формы, а у знакомых токарей заказал набор рукояток. Когда набор был собран, Израиль стал принимать заказы на изготовление печатей. Появились первые деньги – еще не очень большие, но как же радовался своему успеху молодой Рухомовский! Довольно скоро он получил признание искусного ювелира и стал принимать заказы из соседних Гомеля, Чернигова и даже Киева. В 17 лет Израиль женился.
А в начале 1890-х годов в Мозыре случилось несчастье. Для жителей местечка оно было не первым, но оттого не менее трагичным. В XIX веке во всем городе насчитывалось только 25 каменных зданий – все остальные, числом до 2 тыс., были сплошь из дерева. И в 1892 году в Мозыре запылал очередной городской пожар, испепеливший множество частных домов и вынудивший семьи сниматься с насиженных мест и со спасенным имуществом и уезжать к родственникам на время отстройки новых хат.
Решил уехать из Мозыря и наш герой. Взяв семью и свои любимые инструменты, он перебрался сначала в Киев, а потом двинулся дальше на юг – в Одессу.
Чтобы оценить искусность и красоту шедевров Рухомовского, стоит взглянуть на его работы того времени. Сохранился один из примеров труда мастера – подарок другу, владельцу фабрики по производству ваксы. Это небольшой медальон из золота в виде баночки с кремом для чистки сапог, крышечка которого искусно покрыта цветными эмалями – по цвету выпускаемой ваксы. А если открыть крышку и заглянуть внутрь, то там обнаруживается миниатюрная обезьянка, которая занята чисткой обуви.
Вся контрабанда делается в Одессе
Чтобы работать в Одессе, Рухомовскому был необходим патент. В городе легально трудились всего около 30 ювелиров и часовщиков. Но настоящий мастер всегда найдет своего клиента без всяких патентов и разрешений. Рухомовский решил не распыляться на ненужную легализации труда и, минуя официальную процедуру, стал работать без патента, как и многие другие. Заказы у него появились очень быстро, а гонорары, конечно, выросли во много раз по сравнению с мозырскими и даже киевскими. Уникального мастера, который в одиночку мог выполнять граверные, чеканные и ювелирные работы, ценила вся состоятельная Одесса.
Свою полулегальную деятельность наш герой осуществлял, конечно, не на Малой Арнаутской или Дерибасовской, а на улице Успенской, 36 (сейчас ул. Осипова, 6). Именно по этому адресу пришел посыльный из французского консульства с настоятельным приглашением на беседу к уполномоченному французскому представителю в Одессе.
Во время беседы мастер высказался вполне определенно: «Я не отрицаю своего участия, но вместе с тем не могу подтвердить, что эта тиара та самая, которую делал я». Иными словами, прежде чем утверждать свою причастность к изделию, о котором идет речь, необходимо сначала это изделие увидеть.
Здесь стоит отметить, что Израиль Рухомовский, хоть и понимал всю уникальность и глубину своего таланта, оставался человеком скромным и добросовестным. За изготовление тиары Сайтоферна он получил от заказчика 1800 рублей, чем, судя по его дневниковым записям, удвоил свой накопленный капитал. По тем временам 1800 рублей ассигнациями были неплохими деньгами, однако они не шли ни в какое сравнение с тем кушем, который сорвали инициатор аферы и его коллеги при продаже тиары в Лувр. Консулу сразу стало очевидно, что мастер-ювелир не был осведомлен о том, для чего в действительности предназначалась тиара, а просто честно выполнил заказ своего клиента. Консул поблагодарил мастера и телеграфировал короткий отчет в Париж.
Французская газета Le Figaro мгновенно получила доступ к телеграмме и опубликовала в своем номере за 25 марта следующее: «Израиль Рухомовский, живущий на Успенской улице, в доме 36, категорически заявил, что он сделал тиару, заказанную ему в 1895 году одним жителем города Керчи и попавшую впоследствии в Лувр. Рухомовский готов ехать в Париж, если на поездку ему будет выдано 1200 франков». И после ехидно прибавила: «Вероятно, у Лувра найдется 1200 франков, чтобы установить происхождение предмета, за который заплачено несколько сот тысяч».
Комиссия, созданная для расследования инцидента, согласилась с тем, что в определенной степени Рухомовский тоже стал жертвой обмана группы аферистов – ведь по итогу его работа была оценена лучшими экспертами двух европейских музеев. К тому же сумма гонорара за изделие совсем не говорит о причастности мастера к афере. Рухомовскому предложили поездку в Париж за счет французской стороны, чтобы поставить окончательную точку в этом скандальном деле.
Еще один шедевр Рухомовского известен как «Саркофаг со скелетом». Мастер трудился над ним, по разным сведениям, от 7 до 9 лет, кропотливо выполняя сложнейшую работу. Все изделие умещается на ладони и состоит из серебряного с золотым покрытием саркофага, в котором покоится выполненный из золота человеческий скелет. Саркофаг покрыт тончайшей орнаментной вязью с искусно выгравированными человеческими лицами, выражающими определенные эмоции: гнев, печаль, улыбку, изумление. На его стенках помещены сцены, которые изображают этапы человеческой жизни – колыбель, учебу, женитьбу, старение и смерть. На крышке саркофага мастерски выполнено изображение вереницы людей – мужчин, женщин и детей, – идущих вслед за смертью с косой. Внутри, на богатом бархатном ложе, покоится миниатюрный скелет, точь в точь повторяющий анатомическое строение человека. Причем каждая из 167 костей выглядит и двигается именно так, как должна, включая фаланги пальцев на руках и ногах.
Доказательства
После приезда в Париж Рухомовский под охраной жандармов был доставлен в один из залов Лувра, где комиссия из лучших (но не тех же, которые оценивали тиару в 1896-м) специалистов, насупившись, ожидала мастера.
Начался процесс. Комиссия очень не хотела признавать неправоту экспертов Лувра – лучшего музея в мире. Рухомовский повторил им все, что сказал консулу: работал 7 месяцев, заказчик из Керчи, гонорар в 1800 российских рублей, все делал сам… Комиссия не могла поверить: здесь же, по меньшей мере, три разных вида ювелирных работ! Неужели один человек может выполнять их все? Оказалось, может. Рухомовский продемонстрировал комиссии другие свои изделия, в том числе в античном стиле. Кто-то поинтересовался, где же учился такой выдающийся мастер. Рухомовский скромно отвечал, что образования не получил, но с ранних лет практиковался сам. Комиссия качала головой и отказывалась верить. Рухомовский показал им привезенные с собой книги, атласы и фотографии, эскизы с которых брал для изготовления скандального артефакта. Предположение Адольфа Фуртвенглера оказалось абсолютно верным: тиара содержала компиляцию мотивов из каталогов античного искусства. Мастер подробно описал состав золота, его толщину и общий вес, детально рассказал о расположении фигур… Но даже прижатая к стенке, комиссия упорствовала и не верила. И тогда, в качестве неоспоримого доказательства, в отсутствие самой тиары и какого бы то ни было образца, Рухомовский по памяти в присутствии экспертов воспроизвел один из фрагментов шедевра. Итог эксперимента сравнили с рисунком на тиаре… Они оказались идентичными. Сомнений больше не было – маэстро Рухомовский оказался гениальным самородком.
Впрочем, французам стоит отдать должное. Признав в итоге свою неправоту, они поступили весьма конструктивно и прозорливо – тиару переместили из запасников в зал Современного искусства, а Рухомовскому дали золотую медаль «Салона декоративных искусств» и оплатили дорогу домой в Одессу.
Конечно, понятия «пиар» в начале XX века еще не существовало. Тем не менее, этот оглушительный скандал возымел не менее громкие последствия. Жуликоватые братья-антиквары все же стали скандально известны, хоть и не были привлечены к суду за одурачивание Лувра. Но черный пиар – тоже пиар. Огласка на всю Европу позволила Гохманам переключиться на рынок США, куда они и сбывали подлинные артефакты, время от времени разбавляя их подделками по проверенной схеме.
А Израиля Рухомовского полюбили в Париже. За то короткое время, что он там был, местный цех ювелиров тепло отнесся к коллеге из «дикой России». Появились даже несколько парижских заказчиков, которым он в Одессе делал украшения. А когда до Рухомовского дошли новости о разгорающейся первой русской революции и о восстании на самом настоящем военном броненосце «Князь Потемкин-Таврический», он собрал свои инструменты и вместе с семьей переехал в Париж.
Во Франции его встретили тепло и с пониманием. Доходы мастера снова возросли: сказался накопленный опыт ювелира и европейская платежеспособность. Сам барон Эдмон Ротшильд взял его в свои личные ювелиры. Как писал об этом Рухомовский, «Счастье улыбнулось мне. Словом, повезло. Я получил хорошего клиента, а Ротшильд хорошего мастера. Мы нашли друг друга: он – красивую работу, а я – хороший заработок». Израиль Рухомовский дожил до 76 лет и умер в Париже в 1936 году, окруженный детьми и внуками.
