Много зла свершилось в мире, но мало такого,
что доставило бы великую радость потомкам.
И.В. Гете
Существуют события и явления, влияние которых на человеческую культуру поистине безгранично. Как «все мы вышли из гоголевской «Шинели», так и целых две научные дисциплины – археология и искусствоведение – обязаны своим рождением одной местности на Апеннинском полуострове, которую сейчас называют Кампанией, а древние римляне именовали ее Campania felix, что означало «Плодородный край».
Campaniafelix
Эти земли, протянувшиеся вдоль побережья Тирренского моря, с глубокой древности привлекали людей мягким климатом, богатствами морских глубин, а самое главное – плодородием земель. В долинах выращивали оливы, виноград и все, чем славится италийская земля, холмы и горы давали пастбища многочисленным стадам овец, города вели торговлю по всему Средиземноморью, а на побережье вырастали богатые виллы – отдых в здешних холмах считался весьма престижным. И соперничавшие за эти земли с племенами осков и авсонов греки, основавшие здесь колонию Неаполис, и вытеснившие их затем римляне мало задавались вопросом: а чему, собственно, Счастливая Кампания обязана богатством своих почв? И никто не предполагал, что благоденствие этого края обеспечил вулкан Везувий. Здесь частенько случались землетрясения, они даже нашли свое отражения в анналах римских летописцев. Самое разрушительное из зафиксированных, случившееся в 62 году н.э., описано в том числе Сенекой – философом-стоиком и наставником императора Нерона. А вот с извержениями вулкана им сталкиваться не приходилось на протяжении долгого времени, едва ли не с бронзового века – склоны Везувия заросли лесами и виноградниками, а в 73 году до н.э. гора даже дала приют отряду беглецов-гладиаторов под предводительством Спартака.
Именно поэтому, когда в 79 году н.э. эту Неаполитанскую Ривьеру, все еще восстанавливающую разрушенные за 17 лет до этого общественные здания и частные постройки, начало слегка потряхивать, максимум, чего ожидали – еще одного землетрясения. Местные жители не предполагали, что на этот раз серия толчков предупреждает их о грядущем вулканическом взрыве и извержении. Ничего не говорили им и такие признаки, как выброс вулканических газов, исчезновение воды из колодцев и источников. А приближавшееся бедствие по своему масштабу было несравнимо более грозным и разрушительным, чем те, с какими им приходилось сталкиваться до сих пор. Итак, 24 августа 79 года, вскоре после полудня, «на Италию обрушиваются беды, каких она не знала никогда или не видела уже с незапамятных времен: цветущие побережья Кампании где затоплены морем, где погребены под лавой и пеплом…»
Вулканический взрыв был такой силы, что западная часть кратера обвалилась, столб пепла, газов и камней, выброшенных в атмосферу, напоминавший своим видом средиземноморскую пинию, поднялся на 33 км, а радиус поражения составлял до 24 км. Активная стадия извержения длилась больше двух суток. Судьба городов, находившихся поблизости, сложилась по-разному: после взрыва туча вулканического пепла начала двигаться на юго-восток, на Помпеи и Стабии. Сначала на них сыпался пепел, который легко стряхивался, потом добавились небольшие кусочки лапилли, а затем и куски пемзы, вес которых достигал нескольких килограммов. А поскольку все это происходило постепенно, многие люди, в особенности пожилые, больные, а также рабы, оставленные охранять богатые дома, не покидали город, надеясь на прочность своих убежищ. К несчастью, вулканический дождь лишь усиливался, и очень скоро казавшиеся столь надежными крыши и перекрытия начали рушиться под тяжестью пепла, погребая под собой опрометчивых или вынужденных храбрецов. Довершили истребление жителей этих городов серные газы, от которых спасения попросту не было. По современным расчетам, в Помпеях погибло около 2 тыс. человек.
Геркуланум, находившийся к западу от кратера с подветренной стороны, первая стадия извержения пощадила – именно поэтому большая часть жителей успела его покинуть. А на следующий день на город обрушились пирокластические потоки – раскаленная смесь вулканических газов, пепла и лавы, мчавшаяся по склонам Везувия с огромной скоростью. Несколько таких потоков затопили все улицы, заполнили собой дома, проникая через окна и двери. В конце концов Геркуланум оказался похороненным под слоем вулканических материалов глубиной до 20 м, но здесь благодаря огненной стихии сохранились, хоть и обугленными, предметы из органических материалов, таких, как дерево, ткани, даже папирус. Основная часть погибших, видимо, ожидавших спасения с моря, нашла свое упокоение в ангарах для лодок на побережье – даже там близость воды не спасла их от жара, достигавшего 500°С. А вслед за пирокластическими потоками город залили сели – ливни смывали со склонов вулканический пепел.
Точных сведений о том, что происходило в Кампании после извержения, у историков нет. Судьба городов у подножия Везувия тайной не была, как и их приблизительное местоположение. По косвенным данным можно предположить, что, по крайней мере, в Помпеи, где слой пепла и лапилли составлял в среднем 3,96 м, жители пытались вернуться – чтобы отыскать и похоронить погибших, вернуть особенно ценное имущество. Вероятно, магистрат города инициировал первые раскопки – с площади форума были откопаны и подняты статуи богов и почетных граждан. Позднее, когда обветшавшие перекрытия некоторых построек проваливались, местные жители наверняка захаживали в жилища своих дальних предков – в одном из них археологи даже обнаружили средневековый кинжал, а вот количество утвари, украшений и прочих античных вещей там сильно уменьшилось. Геркуланум же был надежно замурован под окаменевшим вулканическим туфом. Извержение, ставшее бедствием для местных жителей, подарило их потомкам уникальную возможность – увидеть сохранившиеся в пепле города, со всей их структурой, памятниками, постройками, со всеми атрибутами повседневной жизни, застывшие целиком и в один миг.
Раскопки, раскопки, раскопки…
Так пролетело почти 17 столетий. Появились новые поселения: Торре-Аннунциата примерно на месте Помпеев, а Резина и Портичи – над Геркуланумом. И, в общем-то, можно сказать, жителям этих мест не было никакого дела до того, что скрывалось у них под ногами. Даже когда в 1592 году граф Муцио Туттавилла пожелал отвести через подземный тоннель часть вод реки Сарно на свою виллу в Торре-Аннунциата, а архитектор Доменико Фонтана прокладывал этот тоннель по кратчайшему пути (сейчас понятно, что по плану водовод шел сквозь городскую стену, пересекал весь город через форум и некрополь у Геркуланских ворот), находки никого особенно не заинтересовали. А найденная надпись Decurio Pompeis, относившаяся к Помпейскому магистрату, была неверно истолкована: предположили, что строители наткнулись на виллу полководца Помпея. Лишь в 1637 году немецкий антиквар Лукас Хольстениус предположил, что речь идет об античном городе – причем особой сенсацией его предположение не стало.
Как часто бывает, делу помог случай, ну и отчасти мода на антики, которая в то время охватила просвещенную Европу. В 1709 году крестьянин Амброджо Нучерино рыл колодец на своем участке вблизи Резины и наткнулся на мраморные обломки. О находке узнал некто Морис де Лоррен, герцог д’Эльбеф, француз на австрийской службе. Он женился на неаполитанке и решил обосноваться в Портичи, для чего на побережье планировалось возвести роскошную виллу. А найденные мраморы, явно имеющие ценность не только как строительный материал, как раз и подходили для декора нового жилища. Д’Эльбеф, недолго думая, приобрел старинные обломки, а заодно и участок, чтобы вести раскопки для себя. От уже существующей шахты колодца нанятые им 7 рабочих пробивали горизонтальные штольни, находя при этом колонны, полихромные мраморные детали архитектурной отделки, бюсты, статуи – все то, что, как потом оказалось, составляло гордость театра города Геркуланум и стало поводом для гордости своего нового хозяина. Кстати, он, будучи дилетантом, атрибутировал найденные строения как храм Геркулеса. Работы шли в ужасных условиях, узкие тоннели освещались лишь коптящими факелами, а воздух мог поступать только по колодцу.Само собой, никаких планов не составлялось, описания процесса не велось, находки нигде не фиксировались. Аристократ оказался весьма удачливым охотником за древними сокровищами и собрал прекрасную коллекцию античных артефактов, часть из которых раздарил высокопоставленным вельможам, например, своему кузену Евгению Савойскому. И, естественно, держать их в секрете оказалось невозможно – хотя речь и шла о приватной коллекции вещей, найденных в частных владениях, она вызвала и общественный, и научный интрес. Если д’Эльбефа с огромной натяжкой можно назвать первым археологом Геркуланума, то опубликованный в Giornale de’Litterati d’Italia в 1711 году труд Андреа Симоне Императо, написанный, чтобы задокументировать все известные извержения Везувия, их последствия для местности и ее обитателей, а также сообщавший о местонахождении раскопок и найденных предметах, стоит считать первым отчетом о раскопках. И если сам д’Эльбеф, отозванный в 1716-м в Австрию и продавший свою виллу некоему Джиацинто Фаллетти ди Канналонга, потерял интерес к раскопкам, то из частного письма, датированного 1731 годом, нам известно, что проводились туры для желающих осмотреть места раскопок и руины.
А затем на смену индивидуальной инициативе пришла инициатива государственная. Как изредка бывает в монарших семьях, король Неаполя и Сицилии Карл VII полюбил свою юную жену (конечно, выбранную из династических соображений) Марию Амалию Христину. Девушка была не только хороша собой, но и образованна, поскольку приходилась дочерью саксонскому курфюрсту Августу III, то есть выросла при одном из самых утонченных и просвещенных дворов тогдашней Европы. И когда в 1738 году 14-летняя королева прибыла на свою новую родину, она не могла не оценить статуи и скульптурные композиции, украшавшие дворцы и парки. Узнав, откуда взялись драгоценные раритеты, новобрачная попросила влюбленного короля добыть для нее новые. Конечно, отказать такой девушке было невозможно – живая и предприимчивая королева отличилась не только интересом к античной культуре: с ее легкой руки в Неаполе наладили производство фарфора, она курировала постройку дворцов в Портичи и Казерте, а между делом рожала супругу детей – общим счетом 13 за 17 лет. Конечно, интерес короля к древности был не таким уж бескорыстным – он, недавно утвердившийся на троне для него же созданного королевства, стремился окружить себя серьезными государственными атрибутами, упрочить свое положение. И если величие сродни версальскому в рамки его бюджета никак не входило, то вот стать обладателем самого выдающегося собрания античных памятников, которое превратило бы его столицу в крупнейший культурный центр эпохи Просвещения, Карл мог с минимальными затратами и буквально не выходя за пределы собственного двора.
На помощь призвали кавалера Рокко Хоакина Алькубьерре, испанца по происхождению, капитана артиллерии и военного инженера, под началом которого находились все инженерные отряды неаполитанской армии. Напомним, археологии тогда не существовало, а этот человек был хорошим служакой, но никакого пиетета перед наследием античности не испытывал. Перед ним была поставлена задача достать из-под земли мраморные статуи, колонны или другие ценные артефакты «не разбив их», и он рьяно взялся за дело, продолжив раскапывать Геркуланум. Первые находки не могли не порадовать: «бронзовая квадрига, большие статуи императоров, драгоценности и великолепные фрески, немедленно перевезенные на виллу в Портичи…» Зато методы, которыми пользовался стремившийся выслужиться солдафон, могут вызвать только ужас: он использовал существующие колодцы для доступа к руинам, и хотя инструкции предписывали его людям копать тоннели вдоль найденных стен, их зачастую просто проламывали, чтобы быстрее получить доступ в помещения. Активно использовалась взрывчатка. Раскопки велись бессистемно, без всякого плана, очень часто освобожденные от вулканических материалов отрезки вновь засыпались. Документирование работ и находок отсутствовало в принципе. Находки, не казавшиеся ценными, просто выбрасывались, а фрески и мозаики, не впечатлившие своей красотой этих далеких от всякого понимания прекрасного людей, уничтожались – впрочем, понравившиеся просто вырезались из стен без всякой заботы о контексте и, часто кусками, перевозились в королевскую резиденцию. Об уровне привлеченных рабочих говорит такой факт: медные буквы найденной на стене одного из домов надписи были просто сорваны и брошены в корзину. Никто и не подумал записать текста. В музее их повесили на стену в произвольном порядке, позволив просвещенным посетителям «составлять разные слова в свое удовольствие». Несколько улучшилась ситуация после того, как надзор за работами был поручен хранителю королевской библиотеки дону Марчелло Венути. Но никто уже не сможет сказать, какое количество драгоценных памятников было уничтожено, и сколько информации о жизни древнего города утрачено.
11 декабря 1738 года была обнаружена надпись Theatrum Herculanense, наконец-то открывшая горе-копателям, полагавшим, что они трудятся в Стабиях, истинное название погибшего города. Надо сказать, что, поскольку Геркуланум лежал на относительно большой глубине, работа в узких, пыльных, сырых тоннелях, которым угрожали обвалы из-за землетрясений (или по причине того, что подкоп шел под современными зданиями), выходы вулканических газов, была попросту опасной. И страдали не только рабочие, которых приковывали, чтобы они не сбегали, и обыскивали, чтобы избежать краж мелких находок. Хоть Алькубьерре и был безразличен к античным артефактам и планированию, за технической стороной раскопок он наблюдал весьма активно, в результате чего уже в 1741 году его здоровье серьезно пошатнулось. Это вкупе с высказываемой некоторыми посетителями критикой его методов вынудило первого директора раскопок отправиться в отставку.
Тогда же директором раскопок был назначен Пьер Барде де Вильнев, француз по происхождению, служивший в корпусе королевских инженеров в Неаполе. Следующие 4 года его руководства для Геркуланума стали плодотворным временем – и не только с точки зрения богатства обнаруженных памятников. Он по-прежнему использовал тоннельный метод, но раскопки велись строго вдоль стен зданий, разрушать которые не позволялось. Более того, руководствуясь направлением древних улиц, удалось очистить проходы вдоль многих важных общественных зданий, таких, как театр, базилика, Коллегия августалов, галерея Бальба, а также жилых и коммерческих построек. Главным новшеством стало ведение инвентарных списков (пусть и без фиксации мест расположения находок) и архитектурной документации – до нас дошли созданные им планы базилики и зданий вдоль Decumanus Maximus, одной из двух главных городских магистралей. Конечно, до научного подхода было еще далеко, но определенный прогресс уже наметился. К сожалению, уже в 1743-м поправивший здоровье Алькубьерре начал копать под конкурента. И в 1745 году этот придворный интриган добился своего: его вновь назначили руководить раскопками. Чертежи предшественника его не интересовали, вновь в погоне за антиками его рабочие больше разрушали, чем открывали, и, несмотря на ежедневные отчеты, которые его обязали представлять премьер-министру, сей кавалер умудрился извлекать еще и дополнительный доход: честно отдавая статуи и мраморные изделия в королевский музей, фрески и мозаики он поставлял заинтересованным арт-дилерам. С одной стороны, это было разграблением древних памятников, но с другой – именно поток античных раритетов, который благодаря множеству неизвестных кладоискателей, щедрости д’Эльбефа и нечистой руке Алькубьерре хлынул в Европу, ученые, антиквары и просто образованные люди узнали об археологичесом чуде у Везувия.
Из Геркуланума в Помпеи… и обратно
Поэтому, когда спустя почти десятилетие работ в Геркулануме количество находок стало заметно снижаться, испанец задумался о том, что сохранение его позиций при дворе и материального благополучия можно обеспечить лишь перенос раскопок в другое место. В его обязанности как военного инженера входило не только наблюдение за строительством королевского дворца и парка, а также форта в Портичи, но и поддержание в рабочем состоянии инженерных коммуникаций, в том числе и того самого водовода в Торре-Аннунциате. Когда инженеру доложили о находке неких древностей в местечке Ла Чивита, где река Сарно как раз проходила под землей, он немедленно добился разрешения перенести работы туда, снова предположив, что обнаружены Стабии. Раскопки в Ла Чивита начались 1 апреля 1748 года, уже через 5 дней команда Алькубьерре, состоявшая из 12 арестантов и 12 наемных рабочих, обнаружила прекрасную стенную роспись, а 19 апреля – первый скелет погибшего жителя. Поскольку Помпеи лежали на гораздо меньшей глубине, работы велись открытым способом, хотя их и приходилось периодически останавливать из-за выхода ядовитых газов. Системы и планирования опять же никакой не было – если, к примеру, в амфитеатре не нашли достаточного количества ценностей, раскопки переносились в другое место. Так отыскали виллу с великолепными фресками, по непонятным причинам названную домом Цицерона; фрески вырезали, с них сняли копии, а виллу… снова засыпали. Столь же неаккуратно и непоследовательно велась и документация – к 1750-му Алькубьерре даже не закончил топографический план местности в Портичи, где стоял королевский дворец.
Впрочем, такое отношение к раскопкам никак не сказалось на карьере инженера – все чаще требовалось его присутствие в столице, и работы в Геркулануме и Помпеях были переданы под контроль его помощника, инженера Карла Якоба Вебера. Обязанности, возложенные на него непосредственным начальником, никак не соответствовали той убогой информацией, которой испанец мог его снабдить. Итак (вот оно, начало научной археологии!), помимо выполнения сугубо административных задач, Вебер обязан был делать ежедневные отчеты, чертить планы обнаруженных зданий, описывать находки и четко фиксировать места, где их обнаружили. Удача сопутствовала ему – в том же году в Геркулануме была найдена богатая вилла, спустя два года получившая название Вилла папирусов благодаря обнаруженной в одном из помещений библиотеке из 1787 папирусных свитков. Историческое значение этой находки не может быть оценено и по сей день, поскольку прочтение обугленных манускриптов – задача, с которой трудно справиться и современной науке. И хотя чертежи, описания и пояснения, которые сделал Вебер по Вилле папирусов, давали действительно полное представление и о процессе, и о найденных раритетах, еще лучше им были задокументированы раскопки комплекса зданий разного назначения Praedia Iuliae Felicis в Помпеях. Это были первые систематические и полностью завершенные раскопки у подножия Везувия – кладокопательство начало превращаться в науку. А подробные чертежи с комментариями, инвентарями, эскизами фасадов зданий сопровождались в том числе и аксонометрическими проекциями – впервые в археологии. К сожалению, Везувий неохотно расставался со своей добычей – за 13 лет работы здоровье Вебера ухудшилось настолько, что в январе 1764 года он умер в Неаполе. За год до его смерти стало понятно, что в Ла Чивита под пеплом погребены Помпеи, а не Стабии.
Винкельман
Секретность издревле почитается одной из государственных добродетелей. И если Алькубьерре был заинтересован в ней из-за своего двурушничества, то королевский двор, вероятно, просто не желал, чтобы информация о раскопках и находках выходила за пределы узкого круга тогдашней элиты. Поэтому доступ к раскопкам и находкам для ученых и путешественников был строго ограничен, а первый официальный труд о древностях неаполитанского королевства был издан неким Валеттой лишь в 1757 году.
Наверное, в дальнейшей судьбе античных памятников Помпеев и Геркуланума сработал принцип «большое видится на расстоянии». Человек, который полностью перевернул восприятие древностей и всю тогдашнюю археологию, родился в Германии в 1717 году, в семье бедного сапожника. Благодаря своим выдающимся способностям и терпению Иоганн Иоахим Винкельман смог получить отличное классическое образование. А горячий интерес к Античности, вдохновленный чтением Гомера и прочих древних авторов, привел его сначала в Саксонию, где он познакомился с коллекцией курфюрста, где были представлены в том числе скульптуры из Геркуланума, а затем и в Италию. Чтобы получить работу в Риме, он даже перешел в католичество. В 1758 году ученый прибыл в Неаполь. С огромным трудом ему удалось добиться разрешения осмотреть королевский музей – с запретом что-либо зарисовывать или измерять. Для осмотра раскопок приходилось подкупать смотрителей. Тогда же Винкельман познакомился с патером Пьяджи – священником, которому удалось развернуть и скопировать некоторые рукописи с Виллы папирусов. Богатство и разнообразие памятников, а также методы копателей побудили Винкельмана опубликовать «Донесение о раскопках в Геркулануме», а через 2 года, после второго визита в Неаполь, вышло следующее донесение. Для образованных людей того времени это была сенсация, для королевского двора – скандал. Автора сочли неблагодарным, обвиняли чуть ли не в шпионаже. Но повернуть историю вспять уже не получилось, слишком велик был резонанс.
Наблюдения и выводы Винкельман обобщил в своем главном труде, «Истории искусства древности». Именно богатство и контекстуальность памятников, увиденных у Везувия, помогло ученому по-новому взглянуть на тогдашнюю археологию и историю искусства. По сути, археологией считался антикварианизм, то есть собирательство артефактов различных культур, с их описанием и классификацией в зависимости от материала, исполнения или содержания. Археологический материал Геркуланума и Помпеев показал, что не только произведения искусств и драгоценности, но и вся материальная культура есть источник для реконструкции исторического развития и жизни предшествующих поколений – этот принцип лег в основу современной археологии. А благодаря стилистическому разнообразию художественных произведений Винкельман сделал вывод, в корне изменивший искусствознание, представленное тогда максимум жизнеописаниями художников и скульпторов. Он первым предположил, что искусство, как и создавшая его цивилизация, проживает стадии зарождения, расцвета и упадка – то есть имеет свою историю, которую необходимо изучать, привлекая для интерпретации все доступные сведения из литературы и мифологии. И это – базовый принцип современной науки об искусстве. А понимание не только произведений искусства, но и бытовых предметов как исторического источника заметно повлияло на методы реставрации – и это тоже заслуга Винкельмана.
Заслуги ученого были оценены при жизни – его работы публиковались, а в 1768 году он предпринял путешествие на родину, где его ждали чествования в университетах, научных обществах, почести от венценосцев – в Вене императрица Мария-Терезия даже вручила ему золотые медали… Но Италия манила ученого – он без объяснения причин покинул Австрию и в Триесте ожидал корабля в Венецию. Там, в гостинице, Винкельман познакомился с молодым итальянцем Арканджели, недавно выпущенным из тюрьмы. Трудно предположить, как могли сблизиться столь разные люди, некоторые историки полагают, что виной тому нетрадиционные сексуальные наклонности ученого. Как бы то ни было, человек, которого можно сравнить разве что с титанами Возрождения, был зарезан проходимцем в портовой гостинице за письменным столом.
Помпеи и Геркуланум во многом были первыми – здесь впервые применялись новые принципы новой науки, здесь впервые организовывались «вип-экскурсии» для знаменитостей вроде Вальтера Скотта и Чарльза Диккенса, здесь, наконец, впервые в 1860 году начали официально брать плату за осмотр мест раскопок. Эти города – первая страница увлекательной книги археологии, которая не перестает радовать и удивлять заинтересованных читателей.
