Если бы не было нескольких
саманных домов, можно было бы легко вообразить,
что этот город всего лишь лагерь расположившегося на привал большого каравана.
Сан-Франциско глазами Уильяма Тейлора
Времена «сорокадевятников»
«Взгляните на нагромождение палаток и шалашей в этом глубоком ущелье. Какая деятельная толпа оживляет это зрелище… Подобно бедному ирландцу, отправившемуся на поиски гнома, эти люди зарываются в землю, чтобы им улыбнулся Бог золота. Это золотоискатели», – писал нью-йоркский «аргонавт» Алонсо Делано в свои калифорнийских хрониках. И тут же давал потрясающий по своей яркости портрет калифорнийского «пленника желтого дьявола»: «Его борода и волосы, не стриженные уже несколько недель, указывают на то, что он принадлежит племени «ливи» и что мыло и бритва – вещи в горах бесполезные; его широкополая шляпа с круглой низкой тульей свидетельствует о его приверженности к калифорнийской моде. Он знает, что его рубаху, сшитую из красной фланели, нужно стирать не чаще, чем раз в месяц. Его замызганные штаны землистого цвета будто специально рассчитаны на здешний климат, с большой, как дверь, дырой на седалище и с многочисленными «окнами» на ногах, как видно, для улучшения циркуляции воздуха. Большие пальцы его ног, торчащие, как лягушки, из носков рваных сапог, словно постоянно что-то вынюхивают».
Быт золотоискателя был прост – все его движимое имущество состояло из лопаты, кирки, кувалды, палатки, банки со средством от укусов змей, кофейника, небольшой сковородки, Библии и жестяного таза. В последнем мылось золото, а также могла готовиться пища – как для себя, так и для осла или мула. Трудно ожидать, что человек, находящийся в постоянном движении, остервенело лазающий по оврагам, горам, дробящий камни, промывающий золотой песок и ежедневно готовый сорваться на более заманчивое местечко, стремясь отыскать золотую жилу, будет носить с собой больше вещей. В 1849 году на приисках Калифорнии работало 40 тыс. человек, и число охотников за золотом постоянно увеличивалось. Одни разочаровывались и покидали Калифорнию, другие оставались здесь, чтобы заняться скотоводством, сельским хозяйством или торговлей, которая зачастую приносила большие барыши, чем бесконечное перелопачивание и промывание грунта. Но на их место приходили другие. Уже в 1850 году «население» приисков выросло до 50 тысяч.
1849 и 1850 годы стали для калифорнийских старателей золотым – во всех смыслах – временем. Вожделенного металла еще хватало на всех. Никогда больше на приисках не было такой атмосферы, как в то время. Любой старатель мог в любое время бросить свой надел и застолбить другой – жившие в одном лагере золотоискатели на своей сходке утверждали права на участок за тем, кто первый находил на нем золото. Если же на брошенный участок приходил новый человек и находил золото там, претензии прежнего владельца совет даже не рассматривал. Золотоискатели-«сорокадевятники» сами следили за порядком в лагере и – как и караванщики – наказывали за нарушение неписаных правил поведения, в том числе за пьянство и дебош. Выбранный лагерем регистратор был обязан вести реестр с описанием всех наделов и регистрировать передачу прав на землю, открытие новых участков и прочие пертурбации.
Отношение к коллегам у золотоискателей было весьма своеобразное. С одной стороны, здесь царило полное равнодушие. Многие «сорокадевятники» описывали неприятную картину, видимо, не раз повторявшуюся: придя к соседу одолжить какой-нибудь инструмент, старатель находил его умершим от голода, болезни, непосильной работы, укусов змей или чего-нибудь другого. Соседи немедленно закапывали несчастного в неглубокой могиле – зачастую без отпевания священником, – делили оставшиеся от покойного вещи и сразу же возвращались к работе. Но с другой стороны, прииски того времени практически не знали воровства. Найденное золото хранилось прямо на земле в палатке или на полке в хижине – и никто не посягал на чужую добычу. Оставшийся без средств к существованию «сорокадевятник» запросто мог попросить взаймы у любого соседа просто под честное слово – и каждый знал: долг будет возвращен при первой возможности.
Однако такая идиллия продлилась недолго. И первым гвоздем в ее гроб была простая человеческая зависть. «Сколько загребают некоторые! – писал один старатель своей семье. – Мне почему-то не дано накопить этого металла, называемого ЗОЛОТОМ… Уже 5 месяцев я до изнеможения его ищу, а у меня всего 100 долларов, меньше, чем в день, когда я начинал». Квакер Чарльз Эдвард Пенкост намывал на своем участке золота на 25 долларов в день – на двоих с компаньоном. А его сосед-мексиканец – на 100 долларов в день. Один из друзей-«аргонавтов», вместе прибывших в Калифорнию, за неделю работы намыл золотого песка на 20 долларов, а другой на соседнем участке – на 6 тысяч. А что можно сказать о золотоискателе, который, отчаявшись найти этот металл сам, забросил участок и нанялся в горно-рудную компанию за 2 доллара в день, а человек, начавший работу в его бывших владениях, за месяц «поднял» несколько тысяч?
Знания = богатство
Чарлз Эдвард Пенкост оставил потомкам рассказ о камне, который несколько месяцев лежал перед его палаткой и использовался в качестве стула. В один из воскресных дней молодой старатель попросил у Пенкоста этот камень и Чарльз без колебания отдал ему ненужный, в общем-то, булыжник. Каково же было расстройство старателя, когда он узнал, что за импровизированный стул перекупщик заплатил молодому человеку две сотни. Чуть-чуть подсластить пилюлю Пенкосту могло только то, что сам перекупщик добыл из камня золота на 3 тыс. долларов.
Бок о бок с завистью шла жадность – уже в 1850 году добыча золота стала падать, а на прииски прибывали все новые старатели. Причем не только американцы, но и немцы, французы, мексиканцы, аргентинцы, чилийцы, китайцы, вездесущие ирландцы и даже бывшие австралийские каторжники.
Немедленно вспыхнула вражда по национальному признаку, еще больше усугубляемая тем, что в 1850 году был принят закон, согласно которому иностранцы должны были платить ренту за участки. Самой большой нелюбовью на приисках пользовались ирландцы и австралийцы: первые – за пьянство и бузотерство, вторые – за целый «букет» криминальных талантов. Не слишком отставали от них мексиканцы и чилийцы. Этих невзлюбили за невероятную работоспособность: группа, за несколько месяцев намывшая золота на полмиллиона, вызывала уже даже не зависть, а ненависть – ведь этот металл мог достаться другим парням! Французов недолюбливали за высокомерие и неуживчивость. По большому счету, из иностранцев «на хорошем счету» были только немцы – старатели ценили их спокойствие, склонность к порядку и рассудительность.
Сто долларов
Медицинское обслуживание было большой проблемой на приисках. Хотя врачам (или тем, кто выдавал себя за врачей) платили за услуги немалые деньги, заразившиеся «золотой лихорадкой» доктора предпочитали сами попытать счастья с лотком и лопатой. На одном из приисков случилась такая история: доктор, пожелавший перевезти свой лоток для промывки золотого песка на другое месторождение, находящееся лишь в нескольких километрах, погрузил свою машину на повозку, отправлявшуюся в нужном направлении. По прибытии он спросил, сколько должен заплатить возчику. «100 долларов», – ответил тот. Доктор едва не потерял дар речи, однако расплатился без возражений. Через несколько дней возчика схватили колики. Он вызвал этого врача, тот прописал ему какие-то пилюли и запросил в качестве гонорара 100 долларов. «Эх, – вздохнул больной, – я так и знал, что этот лоток выйдет мне боком».
Технологии обогащения
Золота на приисках жаждали все. И многие обретали его – но различными способами. Конечно, большинство считало, что проще всего добыть металл из земли. «Стартовым» инструментом обогащения для этой категории лиц был деревянный или жестяной поддон. Засыпанный в него грунт тщательно промывали в воде и собирали осевшие на дне частички драгоценного металла.
Более «продвинутым» агрегатом был промывочный лоток, или рокер, повышавший производительность труда старателя раза в четыре. Но и работать с ним приходилось уже вчетвером. Ну, а верхом старательской инженерной мысли был «Лонг Том» и «слус» – большие рокеры, на которых трудились до двух десятков человек. Между прочим, для улучшения эффективности в эти устройства заливалась ртуть, что делало работу старателя еще более вредной.
Однако, как ни старались золотоискатели, большая часть драгоценного металла оседала вовсе не в их карманах. Перефразируя «великого комбинатора», существовало множество «относительно честных» способов изъятия золота у старателей. Первым из них – не самым доходным, но самым честным – было обеспечение старателей кровом и пропитанием. В качестве точек общепита использовались палатки, хижины, навесы, где вместе с постояльцами зачастую жили и хозяева «заведений». А одна предприимчивая норвежка обустроила свое заведение в полом стволе огромного дуба.
Следующим способом обогащения был торговый пост. Спрос определял предложение – и цены у торговцев «кусались». «Ветчина идет по 45 центов за фунт, свинина 25 центов, картофель 15–18 центов, гвозди 25 центов… Но золотоискатель в состоянии заплатить только за жареную свинину и муку», – писал своему отцу старатель Милтон Холл. Однако самым выгодным товаром была ртуть – при цене в Сан-Франциско 85 центов, на приисках она уходила минимум за 2 доллара.
Брюки старателя
Легендой Калифорнийской золотой лихорадки стал Леви Страусс и его брюки. После того, как торговец продал весь привезенный с восточного побережья товар, у него осталась неходовая партия парусины. Из нее были пошиты штаны, которые неожиданно пришлись по вкусу старателям. В марте 1853 года Леви Страусс основал мануфактурный бизнес на западном побережье. А в 1872 году его брюки обзавелись заклепками на карманах и были запатентованы.
Наконец, сторонники честного заработка могли освоить ремесло почтальона. Доставка письма из Сан-Франциско или Сакраменто стоила 1–2 доллара, ответ обходился дешевле – полдоллара. За долгожданные весточки старатели раскошеливались не торгуясь. «Вы не можете себе представить, как дороги здесь для нас эти свидетельства семейных уз… Боже мой… Когда кто-то из товарищей получает письмо, его поздравляют, как если бы он напал на карман – залежь золота», – писал старатель Уорвик-Брукс.
Для тех же, кто в стремлении обогатиться не сильно ограничивал себя законом, оставались шулерство и разбой. Игорный бизнес процветал и в лагерях старателей, и в городах. Удивительное дело – даже зная, что за игорным столом их вполне может ждать профессиональный картежник, золотоискатели рвались испытать удачу и зачастую спускали за один вечер все добытое золото. В игорных домах Сан-Франциско партия могла закончиться стихийно вспыхнувшей перестрелкой – но и это никого не останавливало.
Лагерь, поселок, город… призрак
Как и в других местах, в Калифорнии золотая лихорадка вызвала небывалый рост населения. За счет «сорокадевятников» оно увеличилось с 14 до 100 тыс., а к 1860 году в штате проживало уже 380 тыс. человек. Быстро росли уже существующие города – особенно Сан-Франциско. «Все впервые прибывающие в Сан-Франциско оказываются полностью сбитыми с толку… – писал Бейар Тейлор. – Человек не может понять, бодрствует ли он или погружен в какой-то чудесный сон». Но мегаполис был далеко. Оказавшись надолго в золотоносных районах, старатели и наживающиеся на них личности старались устроиться как можно комфортнее. Некоторые полевые лагеря превращались в поселки, а те – в полноценные города. Самым знаменитым из них, пожалуй, был Сакраменто, основанный сыном Джона Саттера – того самого, на землях которого впервые нашли золото. Несмотря на несколько наводнений, пожаров и эпидемий холеры, город стремительно разрастался, а в 1879 году стал столицей штата Калифорния. Поблизости от него выросли города Стоктон и Грасс Велли. «Взору представляется множество приятных на вид домов и лавок, совершенно новых, как если бы они только что вышли из лесопилки и тут же были разукрашены кистью художника», – так описывал Грасс Велли Алонсо Делано. Здесь жили в основном выходцы с восточного побережья США, которые старались устроиться на новом месте, как дома. Они строили церкви и школы, а в Сакраменто даже открылся театр. Гораздо менее известны были Вивервил с его «китайским кварталом», Невада-Сити, Джексонвил, Марипоза… Но так или иначе они дожили и до наших дней – хотя с завершением «золотой лихорадки» их лучшие времена остались позади. А вот основанному в 1859 году Боди не повезло: в 1880 году в нем жило 10 тыс. человек, а в 1900-м – 500. В конце 40-х годов ХХ века он окончательно опустел.
Однако, как бы ни были притягательны Сан-Франциско или Сакраменто, сами старатели наиболее колоритным считали Сонору – город, основанный в 1848 году мексиканскими золотоискателями из одноименного штата. Все жилища этого своеобразного поселка были сделаны из толстой парусины или хлопчатобумажной ткани. «Они украшались, – писал выходец из Торонто Уолтер Перкинс, – шелковыми драпировками ярких цветов, пестрым ситцем, флагами, всевозможными предметами, сверкающими и яркими: повсюду были разбросаны разноцветные мексиканские сарапе, богатые манги, расшитые золотом, самые дорогие китайские шарфы и шали, седла, уздечки, позолоченные и посеребренные шпоры. Эта картина напоминала описание колоритных восточных базаров». Яркая роскошь дополнялась, по словам того же Перкинса, множеством представительниц прекрасного пола. «Аристократками» местного «полусвета» считались чина бланкес – белые китаянки, а также местисас кларас – светлые метиски. Местисас неграс – черные метиски и индианки – находились рангом пониже. Город был переполнен представителями всех наций: китайцы, индейцы, англосаксы, канаки, латиноамериканцы образовывали пеструю толпу – торгующую, играющую и просто отдыхающую после тяжелых трудовых будней.
Перкинс отмечал, что женщины Соноры испытывали такую же страсть к карточной игре, как и мужчины-старатели. Многие из них поднаторели в этом ремесле, и намытое золото перекочевывало из карманов старателей в их изящные ручки. Однако тут дело редко заканчивалось стрельбой. Невезучие игроки пасовали перед красотой своих соперниц. А если проигрывали сеньориты, то, опять-таки по словам Перкинса, «ни одного признака неудовольствия не появлялось на лице этих смуглых красоток. Вставая с места, они грациозно оправляли свое ребосо на груди, чуть приоткрывшейся посторонним взорам от волнений, вызванных перипетиями игры, и с мягким и нежным «буэнаночес, сеньоры», уходили неслышными шагами».
Билет в один конец
Тяжелая работа и черствость по отношению к соседям по полевому лагерю удивительным образом сочеталась у «сорокадевятников» с практически полным отсутствием преступлений. Даже перестрелки в салунах в Соноре случались реже, чем в Сан-Франциско. Однако идиллия сошла на нет уже к концу 1849 года. «Сорокадевятники» связывали это с появлением в Калифорнии «Сиднейских уток» – бывших каторжников из Австралии, поселившихся в пригороде Сан-Франциско – Сидней Тауне. С их наплывом город захлестнула волна преступлений, которая вскоре перекинулась и на полевые лагеря. 10 июня 1851 года состоялся первый суд Линча – был повешен один из самых отпетых австралийских преступников Джон Дженкинс, а позже разгромлен Сидней Таун. Ссылаясь на старый, еще мексиканский закон, который запрещал любому ранее судимому въезд в местные провинции, от австралийцев потребовали покинуть Калифорнию. Естественно, часть жителей Сидней Тауна бежала и затаилась.
Вслед за Сан-Франциско «комитеты бдительности» появились в малых городах и на приисках. Калифорнийцы стремительно вооружались – с 1849 по 1854 год на ножи и револьверы было потрачено 6 млн. долларов. За этот же срок произошло 2400 убийств, 1400 самоубийств и 10 000 «случайных смертей».
Естественно, дело тут не только в австралийцах. Бывшие каторжники стали, может, и первыми – но далеко не последними. Просто Калифорния в очередной раз доказала: там, где на волю вырывается «желтый дьявол», рано или поздно сохраняется только один закон – «каждый сам за себя».
«Романтический» период калифорнийской золотодобычи стремительно угасал. Разборы спорных вопросов советом лагеря сменялись внезапными и жестокими стычками со стрельбой и поножовщиной, а место самих советов заняли суды Линча. Начиналась другая эпоха.
