Париж, Елисейский дворец,пятница, 22 августа 1962 года
В этот вечер президент покинул дворец чуть позже, чем планировал – заседание правительства, на котором министры слишком увлеклись обычными препирательствами, затянулось. Несмотря на тяжелую неделю, генерал покидал Париж в отличном расположении духа – он переезжал в летнюю резиденцию, и предвкушение того, что он наконец вырвется из шумной столичной суеты, явно поднимало ему настроение.
Стрелки часов уже приближались к восьми, когда президентский кортеж тронулся с места. Вместе с де Голлем на заднем сиденье роскошного президентского ситроена поместилась его супруга Ивонн, а впереди, рядом с шофером сидел зять президента полковник Ален де Буасье. В кавалькаде двигались мотоциклисты и машина охраны…
Регулировщикам на парижских улицах пришлось попотеть – в последние месяцы президентская служба безопасности один за другим получала сигналы о готовящихся покушениях, и поэтому маршруты генерала постоянно менялись, причем происходило это всегда абсолютно неожиданно.
Неприятный, дребезжащий звук телефонного звонка прорезал обычный шум одного из баров на окраине Парижа. Что-то быстро проговорив, бармен кивнул человеку у стойки. Тот подошел к телефону, взял трубку и несколько секунд молчаливо слушал своего невидимого собеседника на том конце провода. Затем, не проронив ни слова, положил трубку, быстро расплатился, вышел на улицу и направился к автобусной остановке…
Тем временем президентский лимузин неслышно шелестел по пустынным проспектам. Президент выглянул в окно и посмотрел на небо. Начинало темнеть…
Молодой человек, одиноко стоявший на автобусной остановке, заметно нервничал. Он с беспокойством поглядывал на быстро темнеющее небо и никак не мог понять, что происходит. Вчера он еще раз сверялся с календарем и абсолютно точно помнил, что 22 августа 1962 года солнце начнет садиться в 20.35. Но в эту минуту его часы показывали только 20.10… Впрочем, менять что-либо все равно было уже поздно…
В 20.18 лимузины в сопровождении мотоциклистов на полном ходу проносятся мимо автобусной остановки, на которой стоит странный молодой человек. Заметив их, он вдруг делает резкий взмах газетой… Кортеж спокойно проскакивает мимо него. И в этот момент лицо молодого человека искажает странная судорога – лишь страшным усилием воли ему удается сдержать рвущийся из груди крик отчаяния. Он уже не слышит, как спокойную вечернюю тишину неожиданно разрывает ураганный автоматный огонь. Он уже понимает – все это напрасно…
За ужасающим грохотом пальбы почти ничего не слышно. Президентский ситроен резко заносит, кажется, что он теряет управление и вот-вот перевернется. Заднее стекло лимузина рушится под градом пуль…
В доли секунды шоферу удается выровнять автомобиль и, выжав газ до упора, вырваться вперед. Президент видит перекошенное лицо де Буасье – тот умоляет его и Ивонну пригнуться. Мадам Ивонн послушно кладет голову на колени мужу. Но генерал по-прежнему невозмутим – он с любопытством выглядывает из-за подушек заднего сиденья, пытаясь понять откуда стреляют.
Вскоре президента привезли на военную базу, где на летной площадке в полной готовности к взлету стоял вертолет (на нем де Голля с супругой обычно доставляли в летнюю резиденцию).
Выбравшись из расстрелянного авто и внимательно оглядев изуродованный ситроен, де Голль задумался, потом встряхнул головой и неожиданно произнес:
– Эти господа совсем не умеют стрелять!
И, спокойно взяв жену под руку, словно не было никакого покушения, двинулся в сторону вертолета. Генерал любил театральные эффекты и отлично умел их разыгрывать.
Это покушение оказалось самым знаменитым из всех тайных и явных атак на де Голля. Раскрыли его довольно быстро. Молодым человеком, подававшим знаки на остановке, оказался подполковник Жан-Мари Бастьен-Терри, поклявшийся лично отомстить де Голлю за, как он выражался, «предательство Франции». В группу боевиков подполковника входили бывшие офицеры, наемники и алжирские колонисты, не простившие де Голлю, что он взял курс на уход французов из Алжира.
Информацией Бастьена-Тьерри снабжал агент прямо из Елисейского дворца – от него заговорщики знали о перемещениях, маршрутах и охране президента. Но сама судьба хранила генерала. Готовя покушение, Бастьен-Тьерри неправильно определил… время захода солнца. Вместо календаря на 1962 год, в котором было указано, что сумерки наступят в 20.10, он по ошибке посмотрел в старый календарь, а в нем было написано, что солнце зайдет позже. Эти минуты все и решили – в темноте боевая группа не заметила условного взмаха газетой и открыла огонь с опозданием – в результате президентский лимузин успел выскочить из зоны обстрела…
Многим казалось, что именно в этот день жизнь Шарля де Голля висела на волоске.
Но прошли годы. И постепенно стали всплывать факты, на фоне которых знаменитое покушение Бастьена-Тьерри заметно потускнело. Вокруг жизни де Голля шла странная и запутанная игра, в которую были вовлечены не только его откровенные враги, но и те, кто казался друзьями; игра, ставки в которой делали не только французские политики, но и деятели, имевшие к французской междоусобице (на первый взгляд) весьма далекое отношение.
Судя по всему, генерал до самой смерти так и не узнал, когда же его жизнь действительно висела на волоске и кто, помимо его явных противников из ОАС (секретная организация французских военных, не простивших ему сдачи Алжира), на самом деле, стоял за покушениями на его жизнь.
Битва за Алжир
После Второй мировой Франция оказалась в двусмысленном положении. Виртуозными усилиями генерала де Голля ей удалось оказаться за столом победителей, но даже подписывавший акт капитуляции фельдмаршал Кейтель с большим удивлением обнаружил на церемонии французских военных представителей.
И если до рокового 40-го года Францию считали подлинно великой державой, то после победного 45-го ситуация безнадежно изменилась. Европа вообще перестала играть самостоятельную роль – поверженная Германия лежала в руинах, а истощенная Британия сиротливо укрылась в тени могучего атлантического союзника. Судьбами человечества отныне повелевали богатейшая Америка и огромная евроазиатская империя Иосифа Сталина.
В новом, навсегда изменившемся мире, Франция продолжала судорожно хвататься за былой символ величия и могущества – за старые колониальные владения. Но Великая война изменила не только Европу – во всех уголках земного шара стали явственно пробуждаться мощнейшие силы. Подземные толчки национально-освободительной энергии во всех тропических широтах сотрясали обветшавшие здания колониальных империй.
Британия проявила мудрость и отпускала колонии почти мирно, с сожалением, но без ожесточения.
Франция предпочла иной путь и на примере своих владений в Индокитае решила показать, что колониальные войска еще кое-что значат в этом мире.
Но оказалось, что туземцы более не разбегаются в ужасе от грома пушек и ружей «белого господина». Вьетнамцы повели кровавую и ожесточенную борьбу с поработителями – борьбу, в которой уже не было места компромиссу; борьбу, в которой должен был остаться только один победитель. Фактическая капитуляция французов при Дьенбьенфу положила предел иллюзиям – силой оружия Индокитай было не удержать, а иных методов у Парижа не было.
Уход из Вьетнама стал еще одним ударом по национальному самолюбию. И, как оказалось, далеко не последним.
В 1954 году запылал Алжир. В самом начале арабского восстания почти вся Франция была едина – «Алжир не отдадим!». Даже компартия, последовательно выступавшая против колониализма, старалась не выпячивать алжирскую тему – уж слишком непатриотичным считалось ратовать за африканских боевиков, которые «режут французских женщин и детей».
Они их и вправду резали. Эта война (как, впрочем, и любая другая) велась не в «белых перчатках». С самых первых дней она превратилась в ужасающую бойню с обеих сторон. Арабы не щадили колонистов, французский спецназ и жандармерия мстили им с удвоенной жестокостью.
Боевые действия развивались по классическому сценарию партизанской войны. Во время крупных операций успех неизменно сопутствовал французам. Правда, доставался он им дорогой ценой – алжирцы нигде не бежали и практически не сдавались в плен. Но самое страшное начиналось потом – «разбитые» повстанцы растворялись в селениях или уходили на свои базы в пустыне около тунисской границы. И наносили удары отовсюду – отравляли воду в колодцах, устраивали засады или неожиданные налеты на города, в которых не было сильных гарнизонов. Французские солдаты нигде не чувствовали себя в безопасности – против них восстало все население Алжира. Десятилетние мальчишки, днем резвившиеся на улицах, ночью брали оружие и отправлялись убивать оккупантов.
В самой Франции алжирских повстанцев неизменно называли бандитами, убийцами и террористами; газеты расписывали дичайшие пытки, которым подвергались колонисты (правда, о пытках, применявшихся французскими спецслужбами, стыдливо умалчивалось)… Но погасить пламя восстания никак не удавалось.
Постепенно стали раздаваться робкие голоса о том, что алжирскую политику надо менять. Но как? Уступить Алжир после всех принесенных жертв – это было немыслимо!
Ведь если Индокитай располагался за тысячи миль, где-то на другом краю света, то Алжир был рядом, буквально «под боком». От Франции его отделяли не континенты и океаны, а всего лишь узкая полоса Средиземного моря. В Алжире проживали сотни тысяч французских колонистов. Им некуда было бежать и некуда возвращаться. Здесь, в Алжире, они имели многое – фирмы, предприятия, земельные наделы. Возвращение в метрополию не сулило им ничего хорошего. В Алжире они имели капиталы, почет и уважение – вернувшись на историческую родину, они стали бы нищими, никому не нужными репатриантами.
И потому, когда на алжирском горизонте замаячила угроза нового Дьенбьенфу (на этот раз в арабско-африканском исполнении), парижские власти решили окончательно развязать руки местным военным.
Парашютисты
Повстанцам была объявлена тотальная война. Целые районы объявлялись на осадном положении, и войска творили в них, все что хотели. Для всех, кто не был французом, эти места превращались в ад – здесь могли убить, изнасиловать или на всю жизнь оставить калекой. В основном, правда, предпочитали убивать, чтобы не оставлять нежелательных свидетелей.
На Алжир права человека не распространялись – местных арабов за людей попросту не считали. В зачистках особенно прославилась парашютная дивизия генерала Жака Массю.
О парашютистах Массю во Франции говорили со смесью отвращения и страха.
Эти люди не боялись ни бога, ни черта. Они смотрели на жизнь мрачным взглядом обреченных. Они уже не вели счет боевым операциям – многим из них было почти все равно, когда их убьют; они были уверены, что если это не случится завтра, то послезавтрашний рассвет они наверняка не увидят.
Парашютисты и наемники ненавидели весь мир. И хотя громко провозглашали, что воюют за Францию, в глубине души они ненавидели и ее – весь ухоженный обывательский мир, доступ в который был им закрыт. Они умели только умирать и убивать – и в мирной жизни им грозило или спиться, или попасть в тюрьму, или мгновенно погубить себя в опиумных притонах.
Среди них попадались самые странные личности: уголовники, авантюристы, собравшиеся со всей Европы, бывшие эсэсовцы, которые и в Сахаре продолжали «свою войну» с коммунизмом.
Но чем жестче вели себя парашютисты, тем тверже стояли повстанцы. Всякий раз, когда, казалось, их окончательно разгромили, они возникали в самых неожиданных местах и яростно атаковали французов.
Наблюдая беспомощность армии, политики в Париже начинают осторожно прощупывать иные способы решения алжирской проблемы. Но малейший намек на возможность переговоров вызывает бурный протест алжирских колонистов.
В среде десантников и наемников Иностранного легиона все чаще зреет мысль – решить алжирскую проблему можно только в Париже. До тех пор пока там не появится сильная и решительная власть, которая не будет вечно колебаться между войной и компромиссом, ничего нельзя будет сделать.
Похожие настроения царили и в самой Франции. Алжир к тому времени был не единственной проблемой. Экономику страны лихорадило, она все больше попадала в зависимость от США. Росла безработица и долги. Правительства сменяли друг друга, и каждое последующее показывало еще большую беспомощность, чем предыдущее. Парламентские партии бесконечно ссорились и интриговали – в результате страна постепенно скатывалась в бездну безвластия. А между тем в рабочих кварталах все больше росло влияние коммунистов. Францию сотрясали бесконечные забастовки, капитал начинал бегство из страны и впереди (почти так же, как сразу после войны) замаячила возможность прихода к власти французской компартии.
Все это время де Голль искусно маневрирует. Вернее, использует один простой, но весьма эффектный прием – ждет. Он ни с кем не спорит, никого не отвергает и никому не дает никаких конкретных обещаний. Он предлагает каждому самому разглядеть в его фигуре то, что хочется увидеть.
Генерал отлично знает эту слабую сторону человеческой натуры – видеть желаемое, а не действительное.
И еще генерал знает – у Франции и ее политиков просто нет иного выхода. Все они слишком запутались и слишком ненавидят друг друга. А потому рано или поздно сами придут к нему.
В мае 1958 года наступает развязка. Массю и другие алжирские генералы поднимают мятеж и образовывают нечто вроде «Комитета общественного спасения». Парижским политикам предъявляют ультиматум – если не закончится бесконечная парламентская говорильня и не будет установлена твердая власть, то парашютисты Массю явятся в Париж и установят ее сами. Генерал Массю вслух произносит имя того, кто способен установить такую власть. Он произносит имя, о котором уже много месяцев думает вся Франция – удалившийся от верховной власти в 1946 году национальный герой Франции вновь призывается ее народом.
Ультиматум алжирских генералов сработал – де Голль формирует правительство, а вскоре после изменения политической системы получает всю полноту власти в стране.
Разрыв
Первые сомнения начинают посещать заговорщиков сразу же после того, как де Голль получает власть.
Но генерал умеет успокоить и самых буйных – небрежно оброненными замечаниями («французский Алжир»), раздачей чинов, постов и демонстративными патриотическими жестами.
Он понимает: парашютисты привыкли шевелить мускулатурой, а не мозгами. Они умеют попадать в цель, но не умеют достигать целей в политике. Им никогда не объяснишь всю сложность алжирской проблемы – для этого их пришлось бы отправить на пять-семь лет получать образование без всякой, правда, гарантии, что они поумнеют. Но пока за ними сила, остается одно – обманывать их.
И все же вскоре стало ясно, что де Голль не собирается исполнять программу ультра – у президента имеются свои планы по поводу Алжира, и они явно не совпадают с пожеланиями сторонников «стальной линии».
Де Голль приступал к решению самой сложной задачи в своей жизни. Никогда, ни до, ни после Алжира, он не сталкивался с таким хитроумно закрученным узлом, казалось, неразрешимых проблем. До Алжира жизнь генерала, полная самых драматических событий, была неимоверно бурной и тяжелой, но всегда понятной и ясной. Он всегда знал, в чем его долг, с кем ему надлежит быть и куда идти. Кто враг, а кто друг – это всегда ему было понятно. И в окопах Первой мировой, и в предгрозовое затишье тридцатых, и в трагическом 40-м. И даже тогда, когда ему пришлось в одиночку выступить против Виши (т.е. противопоставить себя официальной Франции), он знал, что делает правое дело. Всюду он служил величию своей родины…
Но Алжир впервые поставил перед ним вопрос: а в чем же заключается подлинное величие его отечества? В силе оружия? В страхе, который оно внушает соседям? В громадности его владений?..
Или же величие Франции заключено в спокойствии, мире и благоденствии ее граждан?..
Ранее эти понятия были для де Голля неразделимы. Он свято верил, что прочный мир добывается лишь силой оружия. Что во имя национальной чести можно жертвовать и материальными богатствами нации, и жизнью самих французов. Великая война с Германией лишь укрепила его в подобных мыслях – он воочию убедился, как нация, отказавшаяся сражаться, обрекает себя на рабство. И лишает себя не только чести, но и жизнь отдает на усмотрение беспощадного победителя.
Однако алжирская война открыла перед ним иные горизонты. Де Голль вдруг увидел, что слепая сила обращается против того, кто ее применяет. Что ни армия, ни полиция, ни жандармы, ни вся мощь государства не способны предотвратить то, что предначертано самой историей. Что просыпающаяся национальная гордость когда-то покоренных европейцами народов есть сила во сто крат превосходящая самые современные вооружения и самых беспощадных карателей. Что жажда свободы способна разломить любые оковы, из какой бы крепкой стали они ни были выкованы.
Де Голль понял: величие Франции можно сохранить лишь одним парадоксальным способом – проиграв алжирскую войну.
Все его существо военного человека протестовало против подобного исхода. Но масштабность личности де Голля всегда определялась тем, что в первую очередь он был политик и предводитель своего народа и лишь во вторую – генерал и военный.
Именно эта черта позволила де Голлю совершить немыслимую для обычного военного вещь – восстать против присяги и бросить вызов всем своим командирам в 1940 году. И точно так же она позволила ему понять – из Алжира придется уйти.
16 сентября 1959 года де Голль произносит речь, которую позже националисты назовут «ножом в спину Франции». Особо крамольного в ней ничего нет – де Голль лишь декларативно признает право алжирцев на самоопределение и предлагает им три пути: полная интеграция с Францией (но сам де Голль понимает, что это нереально), «ассоциация» (постепенное образование собственного правительства под фактическим французским протекторатом) и полная независимость (говоря о ней, генерал пугает алжирцев призраком хаоса, нищеты и кровавого коммунизма). Более того, все это, по де Голлю, дело будущего. Пока же необходимо достичь прекращения огня.
Но для ультра и этих слов было вполне достаточно. Заявление президента расценивается военными как предательство. Вчерашний кумир националистов в одночасье становится их злейшим врагом.
Тот, с кем они связывали надежды, на самое жестокое подавление арабских повстанцев, предлагает им мир. Тот, кого именно они, националисты и парашютисты, извлекли из политического забвения, предлагает отправить туда их самих. Тот, кто вновь стал президентом под лозунгом «французского Алжира», готов без боя отдать последнюю крупную колонию Франции.
В январе следующего года в немецкой прессе появляется интервью Массю. Он заявляет – армия ошиблась в де Голле. Из уст знаменитого головореза это заявление прозвучало как откровенная угроза генералу.
Но де Голль неожиданно показывает когти – Массю отзывается во Францию и немедленно снимается со всех постов. Решение президента застает алжирских генералов врасплох – они привыкли думать, что своим постом президент обязан им, а потому явно не ожидали от него таких действий.
Люди Массю готовы были идти за ним хоть в огонь, хоть в воду. Им было наплевать, что на закон, что на авторитет президента.
За годы бесконечных войн они и думать забыли о таких смешных вещах, как легитимность, правопорядок и воля народа. Они привыкли, что все решает грубая сила и тот, у кого она есть, всегда прав.
Но сам Массю понимал – одних его солдат будет мало. За де Голлем пойдет не только народ, но и большая часть армии. Даже здесь в Алжире, далеко не все части поддержат его. А если он решит поднять своих парашютистов в воздух и направить в Париж, то кто даст гарантию, что его самолеты не перехватят над Средиземным морем?
22 января в Елисейском дворце проходит совещание по алжирской проблеме. На него в самом воинственном расположении духа прибывает французский главком в Алжире генерал Шалль. Он чувствует себя хозяином положения и намерен поставить де Голля на место. Шалль требует отказаться от любого примиренчества, казнить арестованных алжирских повстанцев, а главное, отменить отставку Массю и вернуть его в Алжир. Шалль не сомневается – его условия будут приняты; не выступит же президент против тех, на чьих штыках он пришел к власти.
Но де Голль выступил. В Алжир Шалль вернулся в бешенстве – ни одно из его условий не было принято, Массю назад не вернули, а ему самому дали ясно понять – если он еще раз полезет в политику, то немедленно распрощается с командованием.
В это время в самом Алжире начинается нечто похожее на революцию. Еще более чем военные беснуются гражданские националисты – алжирские колонисты устраивают несколько демонстраций, строят баррикады и атакуют полицию. Но Шалль демонстративно не вмешивается – зачем ему разгонять его же идейных союзников?
В Париже де Голль немедленно собирает правительство и военных. Президент требует решительных действий и немедленного подавления алжирских выступлений. Он грозит отстранить Шалля от командования, если тот по-прежнему будет потакать бунтовщикам. Но у Шалля обнаруживаются заступники – давний друг де Голля еще по временам Сопротивления Жак Сустель оправдывает военных и говорит, что сам президент своей политикой не оставил им другого выбора. Ситуация становится угрожающей – даже среди своих соратников генерал не видит единства. Кажется, что ему более не на кого опереться.
Любой другой на месте де Голля поддался бы общим настроениям. Но генерал привык идти против течения. Ему не впервой оставаться одному против всех. Так было в 30-х, когда де Голль безуспешно боролся с генштабом, отстаивая идею бронетанковых подразделений. Так было в роковом 40-м, когда он один, среди всеобщей трусости, хаоса и позора, поднял знамя Сопротивления. Так было в 46-м, когда он, оскорбленный пустой партийно-парламентской трескотней, демонстративно сложил с себя верховную власть. И вновь он один против всех…
Президент начинает действовать. Он приказывает вместо парашютистов бросить на подавление демонстраций националистов солдат-призывников – они не заражены общим настроением и решительно наводят порядок. Парашютисты, скрипя зубами, оставляют позиции, но в открытую перестрелку со своими же соотечественниками вступать пока не решаются. Используя свежие части, де Голль быстро подавляет демонстрации колонистов. Главком Шалль отстраняется от командования и увольняется в отставку; вместе с ним увольняются генералы Салан и Жуо.
Генералы так и не поняли – де Голль никогда не считал себя кому-то чем-то обязанным. И уж тем более, никогда надменный Коннетабль (как звали де Голля) не согласился бы на жалкую роль чьего-то ставленника или марионетки.
Генералы не поняли и не простили президента.
В начале 1961 года в Швейцарии прошел секретный съезд. Здесь собрались те, кто был не просто недоволен политикой де Голля в Алжире, но был полон решимости силой отстранить его от власти.Среди собравшихся были в основном военные и офицеры французских спецслужб. На съезде была создана «Секретная вооруженная организация» – ОАС. Во главе ее становятся опальные генералы – Салан, Жуо, Шалль. Своим символом они избирают кельтский крест. Когда-то его использовали во французских легионах СС, служивших маршалу Пэтену…
Путч
22 апреля 1961 года. Алжир.
Утром 22 апреля алжирское радио передало весть, ошеломившую всю Францию, опираясь на парашютистов Иностранного легиона мятежные генералы Шалль, Жуо, Зеллер и тайно прилетевший из Испании Рауль Салан взяли власть в Алжире.
Одно за другим правительственные здания переходят в руки мятежников. Головорезам-парашютистам из иностранного легиона никто и не думает противостоять. Верных правительству частей просто не оказывается, об обороне никто не вспоминает. Всем очевидно: десантники без колебаний применят оружие и уничтожат всякого, кто посмеет оказать им сопротивление.
Улицы запружены грузовиками с солдатами, на перекрестках выставлены армейские посты, некоторые правительственные учреждения блокированы танками. Повсюду царит оживление – многие колонисты радостно приветствуют путчистов.
Парижские представители в Алжире арестованы и взяты в заложники. Основные города и военные базы Алжира оказываются в руках мятежников.
Шалль провозглашает себя главнокомандующим. Через небольшой промежуток времени Шалль объявляет главное: как главнокомандующий вооруженными силами в Алжире он готов отдать приказ о переброске войск в метрополию.
После этого заявления в Париже, как это обычно случается в дни кризиса, среди министров и депутатов начинается нечто невообразимое – почти все растеряны, кто-то паникует, а кто-то начинает лихорадочно искать контакты с путчистами.
Никто даже не пытается определить, есть ли военные силы для обороны Парижа от мятежников. И почти всем очевидно: если Шалль отдаст приказ о переброске десанта, то никто не будет сбивать и перехватывать самолеты
Во время путча президент ведет себя удивительным образом. Он абсолютно спокоен и аристократически холоден. Некоторые его приближенные начинают сомневаться: осознает ли стареющий президент происходящее?
Де Голль, конечно, уже не молод, но он прекрасно понимает, что именно происходит. И понимает это гораздо лучше, чем его ближайшие советники.
Казалось, за де Голлем уже не было никакой силы. В Алжире находились самые боеспособные части, готовые на все. Правительство и партии деморализованы. Но самое главное – начальник его военной канцелярии генерал Бофор также участник заговора. Практически это был приговор – приказы де Голля попросту не доходили до армии. Таким образом, он не мог рассчитывать даже на преданные ему части – связь с ними была отрезана.
Вновь, как и год назад, опереться было практически не на кого.
Внезапно де Голлю сообщают – в Париже только что раскрыт еще один заговор! Судя по информации, имеющейся у секретных служб, дела совсем плохи – в столице действует группа военных, связанных с Алжиром. Среди заговорщиков командиры частей, расквартированных в окрестностях Парижа. Если президент проигнорирует алжирский ультиматум, они захватят столицу и низложат правительство.
Более того, в заговор военных втянуты и командиры французского оккупационного корпуса в Германии. А это значит, что заменить мятежные части некем. И уж во всяком случае, никто не будет сражаться с парашютистами Шалля, если они совершат бросок на север.
Представители секретных служб почтительно намекают президенту – эти данные, возможно, не самые полные; вполне вероятно, что заговор еще шире… Де Голлю словно подсказывают решение – сопротивляться бесполезно, все против него, лучше уйти с миром… Но президент не делает никаких выводов – он поручает продолжать расследование, произвести, если необходимо, аресты и вообще выполнять все, что предписывает закон. Всем своим видом президент показывает – ничего катастрофического не происходит. Давно ожидавшийся мятеж случился, он должен быть подавлен, и он будет подавлен. Вот и все.
В спецслужбах многие сочувствовали мятежниками – половина была готова их поддержать, а остальные – просто саботировать приказы президента.
Он специально делает паузу. У него на руках нет донесений разведки или полиции, но он интуитивно чувствует: у заговорщиков нет четкого плана действий. Весь их расчет был сделан на внезапность и первый шок от выступления – они думали, что достаточно громко заявить о себе и вся конструкция парижской власти разрушится. В чем-то они были правы – если бы в Париже не было де Голля, именно так все и произошло бы. Трусливое правительство и не менее трусливый парламент готовы были капитулировать перед парашютистами. Но не де Голль.
Начинается самое страшное для любого заговора – бездействие и сомнения. Предлагаются разные варианты – кто-то настаивает на немедленной высадке парашютистов в Париже, кто-то предлагает вступить с де Голлем в переговоры. Разнобой во мнениях мешает принять решение. За всем этим теряется драгоценное для путчистов время.
Этого вполне достаточно, чтобы маятник качнулся в иную сторону. Военные, жандармы и полиция нетерпеливо ждут вестей из Алжира – но путчисты медлят и постепенно начинает казаться, что сила не на их стороне. Тот, кто еще вчера готов был бы их поддержать, сегодня предпочитает не выступать против законной власти, которая, судя по всему, не так уж слаба.
Де Голль знает и чувствует это. И продолжает насмешливо успокаивать своих перепуганных министров. На одном из бесчисленных заседаний тех дней происходит разговор, вошедший в историю.
В ответ на паническое заявление одного из министров, что парашютисты Шалля вот-вот будут в Париже, генерал невозмутимо отвечает: «Да, если бы это был Фидель Кастро. Но не Шалль».
Он знал, что генералы, бравые на смотрах и парадах, растеряются в критической ситуации.
Де Голль отлично понимает психологию военных – они привыкли исполнять приказы и приказывать своим подчиненным то, что в свою очередь приказали им свыше.
Но не эти качества нужны для путча. Здесь необходимы фантазия, импровизация и смелый, изворотливый ум. А это как раз то, чего у алжирских солдафонов нет и в помине.
Вечером де Голль наносит последний удар. В 8 часов вечера 23 апреля он появляется на экранах телевизоров. Генерал облачен в военную форму, он собран и уверен в себе. Его речь дышит гневом против мятежников – в ней нет ни намека на соглашательство и компромисс.
Президент дает понять – законная власть в стране это он, и всякий, кто выступает против него, объявляется вне закона и будет уничтожен как враг государства. Он призывает французов сплотиться во имя защиты Республики от взбесившихся «псов войны».
Генерал становится во главе свободных граждан, чтобы противостоять военным, забывшим о долге и присяге.
В эфир летят его ставшие знаменитыми слова: «Во имя Франции я приказываю использовать все средства, я подчеркиваю – все средства, чтобы преградить дорогу этим людям… Я запрещаю любому французу, прежде всего любому солдату, выполнять их приказы… Француженки, французы, помогите мне!»
Эту речь слышали не только гражданские – по радио ее услышали и военные, в том числе солдаты и младшие офицеры мятежных частей.
На следующий день миллионы французов вышли на демонстрации против путча
Де Голль знал: магия его слов все еще имеет силу. Да, генералы уже поняли его замысел. Их не обмануть – они прекрасно знают, что он отдает Алжир. Но рядовые солдаты и младшие офицеры, не столь искушенные в вопросах политики, привыкли беспрекословно верить авторитетам. А главный авторитет для них по-прежнему Президент.
Он еще раз убедился – слово, действительно, сильнее пушек и пулеметов. Вовремя сказанное, оно может заставить их стрелять; и точно так же в нужный момент оно может заставить их замолчать.
Если бы генералы были еще хотя бы чуть-чуть политиками, они бы уже в этот момент поняли – их дело проиграно. Даже будь на их стороне вся армия, захватить власть во Франции, парализованной общенародными волнениями, уже невозможно.
Но они все еще продолжают надеяться на грубую силу. А время идет и события разворачиваются по классическому сценарию – войска начинают постепенно переходить на сторону того, кто кажется в данный момент сильнее. Очень быстро вожди мятежа обнаруживают, что за ними уже никого нет за исключением самых отчаянных сорвиголов из десантных подразделений.
Они бесславно сдаются. Салан и Жуо скрывются, Шалль и Зеллер арестовываются.
Де Голль милостив к побежденным – генерал вообще был обидчив (и даже злопамятен), но никогда не мстителен. Никто не устраивает массовых расправ и показательных расследований.
Президент чувствует: вожди открытого мятежа не самые опасные из его противников. И очень скоро ему придется столкнуться с гораздо более коварным и опасным врагом.
В то же самое время «алжирские ультра» понимают: они не смогли и уже не смогут отобрать у президента власть. Но если невозможно лишить президента власти, то кто мешает лишить его жизни?..
Тем более, на их горизонте неожиданно замаячили весьма могущественные и влиятельные союзники. Те, кто думал, что с разгромом путча борьба закончена, жестоко ошиблись. На самом деле, охота только начиналась…
