Мир вокруг нас полон насекомых. Фактически именно они – настоящие властители планеты Земля. Незаметные, неприхотливые и упорные – какой генерал не мечтает о таких солдатах. Они способны выполнять весь спектр разрушительных задач, необходимых для эффективной борьбы с врагом. Насекомые могут наносить ущерб посевам и домашнему скоту, заражать смертельными болезнями обширные территории и, наконец, атаковать непосредственно человека. С древних времен люди пытались включить в свой военный арсенал энтомологическое оружие, но насекомые упорно не желали служить кому бы то ни было, кроме Провидения. И только в середине ХХ века стремительное развитие технологий вручило в руки людей инструменты, позволяющие превратить насекомых в безжалостное и чрезвычайно смертоносное оружие.
Нет сомнений, что насекомые использовались человеком в военных целях еще в глубокой древности. Пчелы, осы и шершни были чрезвычайно эффективным средством очистки пещер от хищников и борьбы с двуногими противниками. Но вот незадача – разъяренные перепончатокрылые не разделяли чужих и своих и атаковали все, что попадалось им на пути. Приходилось изобретать причудливые орудия, помогавшие направить гнев насекомых непосредственно на врага. В Нигерии воины использовали для метания пчел длинные духовые трубы, майя устраивали ловушки в виде фигур солдат, внутри которых скрывались осиные гнезда. На востоке не менее эффективно применяли скорпионов и крупных муравьев. В крепостных стенах оборудовали специальные туннели для сброса на агрессора ядовитых насекомых. Об использовании ос против строящих подкоп войск противника упоминается еще в античном трактате «О перенесении осады» древнегреческого военного теоретика Энея Тактика.
Расцвет гончарного производства произвел своего рода революцию в области применения насекомых на поле боя. Легкие глиняные сосуды с замурованными внутри шершнями, осами и скорпионами были идеальными снарядами для постоянно совершенствующихся метательных машин. История Средневековья богата яркими примерами успешного применения насекомых как в нападении, так и в обороне. В начале XII века английский король Генрих I с помощью «пчелиных бомб» разбил войско герцога Лотарингии. Активно использовал шершней король Ричард Львиное Сердце. А в XIV столетии широко применялась специальная машина для метания сосудов с перепончатокрылыми, внешне напоминающая ветряную мельницу. Огнестрельное оружие стремительно вытеснило насекомых с поля боя, но единичные случаи применения ос и пчел имели место и в новейшие времена. В Первую мировую войну британским солдатам, воевавшим на территории немецких колоний в Восточной Африке, пришлось иметь дело с «пчелиными минами», активно применявшимися местным населением, а в ходе итало-эфиопского конфликта 1935 – 1936 годов партизаны с помощью глиняных гранат с шершнями умудрились вывести из строя несколько итальянских танков.
Люди прилагали невероятные усилия, пытаясь как можно шире использовать убийственный потенциал насекомых. Экзотические яды и природные нейротоксины становились инструментом тайных войн и переворотов. Многие народы применяли крошечных существ для мучительной казни преступников. Персия славилась своими пыточными камерами с плотоядными насекомыми, превращавшими жизнь пленников в сущий ад. Самая известная – «Черный колодец» эмира Наср Уллы Бахадур Хана – стала последним прибежищем не только для многочисленных оппонентов жестокого тирана, но и для ряда иностранцев, в том числе английского посланника полковника Чарльза Стоддарта. Но все это было лишь жалкой тенью того, на что способна не ведающая жалости армия шестиногих.
Способность насекомых распространять болезни была замечена задолго до того, как наука смогла дать ей объяснение. Однако понадобились века, прежде чем человек понял, что эпидемии куда более смертоносны и разрушительны, чем армии с мечами и копьями. Спровоцировать вспышку заболевания было не так уж сложно, но, вырвавшись из-под контроля, эпидемия распространялась подобно лесному пожару, убивая без разбора. Ряд историков склонен считать, что знаменитая вспышка бубонной чумы в Европе в XIV веке стала прямым следствием первого исторически подтвержденного случая применения биологического оружия. В 1346 году при осаде генуэзской крепости Каффа (нынешняя Феодосия) монгольский хан Джанибек, в лагере которого свирепствовала чума, приказал забрасывать катапультами через стены тела умерших воинов. Скоро чума начала косить и защитников Каффы. Заболевшие спешили покинуть крепость, превратившись в своего рода биологические бомбы. Вместе с ними на кораблях, уходящих в разные европейские порты, уплывали инфицированные крысы и полчища блох – идеальных переносчиков возбудителя инфекции. Жертвами невиданной пандемии стали 25 млн. человек – более четверти населения Европы. Коллапс таких масштабов отобьет желание насылать мор на врага даже у самого лютого тирана. И следующие 600 лет насекомые участвовали в человеческих конфликтах лишь как третья сила, мощная и совершенно непредсказуемая.
Однако по мере роста участвующих в вооруженных конфликтах армий и при совершенно наплевательском отношении к гигиене исход военных кампаний все чаще начинал определяться не столько военным искусством главнокомандующего, сколько способностью тыловых служб преодолевать регулярные вспышки инфекции. На каждого убитого в бою солдата Великой армии Наполеона Бонапарта приходилось четверо умерших от болезней, значительную часть из которых инициировали насекомые: комары, блохи, вши. Переносчик желтой геморрагической лихорадки африканский комар Aedes aegypti, случайно завезенный в Америку работорговцами, поставил крест на притязаниях французов в Новом Свете. Изнуренные лихорадкой экспедиционные силы Республики проиграли сражение за Гаити, и Наполеон, хотя и являлся сторонником распространения французской Луизианы по всей долине Миссисипи, предпочел продать подконтрольные его стране территории Америки за 15 млн. долларов. Не менее сокрушительное поражение от армии шестиногих император потерпел во время похода в Россию. На территории Польши бушевала эпидемия сыпного тифа, и переносчики ее – платяные и головные вши – с остервенением атаковали Великую армию. Несмотря на принятые меры, всего за один месяц умерло 80 тыс. солдат. Из 600-тысячной армии до Москвы добрались лишь 90 тыс., а домой из Русского похода вернулся только каждый десятый французский солдат. При этом отступающие войска Наполеона принесли эпидемию в Германию, Австрию, Швейцарию и Францию. Немалый урон от сыпного тифа понесла и русская армия. По самым оптимистичным оценкам, жертвами тифа стали 65 тыс. солдат и офицеров. Жертвы среди гражданского населения вообще не поддаются исчислению. История повторилась во время Гражданской войны в США. Распространяемые насекомыми болезни убили больше людей, чем сабли, пули и картечь. На этот раз бичом воюющих сторон явилась малярия. Целый ряд потенциальных сражений не состоялся по причине того, что у противников не оставалось в строю боеспособных солдат.
К началу Первой мировой войны наука значительно продвинулась в постижении принципов распространения опасных заболеваний и роли в этом процессе насекомых. Соблазн использовать эти знания был велик, но тогда возобладали мудрость и здравомыслие. Активным действиям предпочли пассивную оборону. Страны, где понимали критическую важность гигиены, сумели спасти свои армии от неминуемой в условиях затяжной позиционной войны волны сыпного тифа, чего нельзя было сказать о России и Австро-Венгрии. Дефицит врачей и медицинских препаратов, тотальная антисанитария и нехватка продовольствия привели к эпидемии такого масштаба, что на ее фоне даже пандемия испанки не выглядела такой уж кошмарной. Война закончилась, но сыпной тиф продолжал уничтожать население новой России. В 1919 году В.И. Ленин вынужден был провозгласить лозунг: «Или социализм победит вошь, или вошь победит социализм». Только когда за проблему взялись всем миром, эпидемию удалось обуздать.
Научные прорывы в бактериологии и микробиологии следовали один за другим. Шарль Николь, неоспоримо доказавший, что переносчиком сыпного тифа является платяная вошь, в 1928 году получил Нобелевскую премию по медицине и физиологии. Другой французский ученый бактериолог Александр Ерсин сумел обнаружить микроб, ответственный за бубонную чуму, и назвал его в свою честь Yersinia pestis. Независимо от Ерсина над загадкой возбудителя чумы трудился японский микробиолог Китасато Сибасабуро, который фактически опередил француза, но не смог предоставить достаточно объективные доказательства своего открытия. Обойденный эксцентричным французом, Китасато не бросил работу по исследованию бубонной чумы и стал первым звеном в цепи событий, которая привела в конечном счете к появлению самой кошмарной в истории программы энтомологического оружия.
Поначалу все устремления японцев были направлены на благие цели. Десятилетия исследований позволили разработать и внедрить в стране довольно сложную, но чрезвычайно эффективную схему гигиены и медицинской помощи. Однако к середине 1920-х годов перелом в политике и идеологии страны привел к смещению вектора интересов. В стране царили милитаристские настроения, и рано или поздно под ружье должна была встать и биология. Лидером этого процесса стал талантливый и инициативный ученый Сиро Исии, чье постепенное перерождение из целителя и врача в монстра явилось слепком процесса вырождения всей элиты его страны.
Исии родился 25 июня 1892 года в семье богатых землевладельцев. Полученные от рождения привилегии нередко провоцируют леность, но Исии высокое положение родителей не пошло во вред. С ранних лет он энергично впитывал знания и поражал учителей интеллектом и эрудицией. Социальные привилегии сформировали сильную доминирующую личность, а физические данные – высокий рост и зычный голос – только усиливали эффект. В 1916 году Исии поступил на медицинский факультет Императорского университета в Киото. Используя адскую смесь раболепия и бесстыдства, он втерся в доверие к ректору и вскоре женился на его дочери. В декабре 1920-го Сиро получил медицинскую степень, а спустя месяц записался на офицерские курсы, по окончании которых стал лейтенантом медицинской службы. Хотя Исии прекрасно справлялся с обязанности военного хирурга, лечение людей скоро наскучило ему. Молодому врачу хотелось чего-то большего, и с помощью интриг летом 1922-го он добился перевода в лабораторию 1-го армейского госпиталя в Токио. Очень скоро на талантливого ученого и ловкого карьериста обратило внимание начальство. Посвятивший себя исследованиям в области патогенной микробиологии, Исии мучительно искал такую область приложения знаний, в которой ему не было бы равных. В 1924 году ему довелось расследовать вспышку таинственного заболевания на острове Сикоку. Довольно быстро его группа выяснила, что причиной смерти 3500 жителей острова стала неизвестная ранее японская форма энцефалита Б, переносимая москитами. Наблюдая за тем, какой шок спровоцировала болезнь у населения и местной элиты, Исии вдруг осознал, что нашел свою золотую жилу.
Пользуясь давними связями в верхах, он добился встречи с военным министром страны Садао Араки и внес предложение начать широкомасштабную программу по разработке биологического оружия. Исии приложил все силы, чтобы убедить военную верхушку, что другие страны давно уже ведут изыскания в этой области, а Женевский протокол 1925 года о разоружении – не более чем пустая бумажка. Желая доказать это, с весны 1928-го по лето 1930-го Исии совершил тур по странам Америки, Европы и Азии и сумел раздобыть косвенные данные о том, что разработки в области биологического оружия действительно ведутся. За эти два года в Японии произошли разительные перемены. Для пришедших к власти ультра-националистов формальные доказательства Исии были достаточным поводом действовать. Сиро был повышен в звании до майора и назначен главой исследовательской лаборатории по предотвращению эпидемий.
Первые шаги на новом поприще были весьма многообещающими, но для более серьезных исследований нужна была площадка за пределами Японии. В 1932 году лаборатория переехала в контролируемую Квантунской армией Манчжурию. Это марионеточное государство, полностью зависящее от Японии, явилось идеальным местом для практического исполнения программы Исии. Поначалу лаборатория разместилась в лагере Жонг Ма в 90 км южнее Харбина. Лагерь включал в себя почти сотню строений различного назначения, самыми знаковыми среди которых были крематорий и так называемый «Дом ужасов», рассчитанный на тысячу подопытных. Их в изобилии поставляла Исии военная полиция японской армии. Средняя продолжительность жизни узников лагеря составляла чуть больше месяца. Подопытных содержали в относительно неплохих условиях, но не из милосердия, а для того, чтобы получать более объективные экспериментальные данные. Персонал лаборатории заражал узников смертельными заболеваниями, а затем подвергал вивисекции, чтобы отслеживать различные стадии течения болезни. В течение года фабрика смерти исправно функционировала, но осенью 1936 года из Жонг Ма сбежали несколько десятков узников, и тайное стало явным.
Ученому пришлось потрудиться, чтобы убедить высокопоставленных чиновников не сворачивать программу. В ход шли лесть, подкуп, угрозы, призывы к патриотизму. В целях сохранения секретности вотчина Исии получила новое название – «Бюро водоснабжения и контроля за чистотой воды». За внешне приличным названием скрывалась причудливая смесь биомедицинского концлагеря и курорта. Фиаско в Жонг Ма стало хорошим уроком: для нового лагеря выбрали более уединенное место – деревенскую общину Пинфан в 20 км от Харбина. Впрочем, от общины осталось только название. Японские военные оперативно переселили жителей и сожгли их дома. На территорию общей площадью чуть больше 5 км2 как грибы после дождя выросли полторы сотни одноэтажных зданий. 5-метровый забор, увенчанный высоковольтным проводом, надежно скрывал их от чужого глаза, и только труба крематория могла намекнуть сообразительному наблюдателю, что истинная суть бюро далека от проблем очистки и дезинфекции воды. Понимая, что рано или поздно активная деятельность комплекса привлечет внимание местных, японцы объявили, что наряду с лабораторией в Пинфане функционирует деревообрабатывающая фабрика. Очевидно, это объяснение было придумано тем же извращенным выдумщиком, который ранее предложил именовать подопытных maruta, то есть «бревна». В секретных армейских документах лагерь Пинфан проходил под кодовым именем «Отряд 731». Благодаря титаническим усилиям и аферам Исии бюджет нового подразделения составил 10 млн. йен в год (для сравнения: клерк в Токио имел месячную зарплату 5 йен) и вполне мог конкурировать с бюджетом американского проекта «Манхэттен».
Фокусом начатых осенью 1938 года исследований «Отряда 731» являлись токсины, естественные патогены, микроорганизмы и целый ряд чудовищных по сути проектов, в которых испытания на людях считались обычным делом. Но изюминкой на торте программы Сиро Исии стало изучение смертельных заболеваний человека, причем акцент делался на поиск способов выращивания и эффективного распространения болезнетворных микробов. Первый этап исследований еще не был закончен, когда спонсоры в погонах потребовали от Исии конкретных результатов. Неудачи Квантунской армии в ходе Второй русско-японской войны (которая в СССР скромно именовалась конфликтом на реке Халкин-Гол) испугали японский генералитет и создали ажитацию вокруг секретного оружия, которое разрабатывал «Отряд 731». Но первый практический опыт применения биологического оружия оказался весьма плачевным. Попытка отравить воду сальмонеллой и тифом не дала ощутимых результатов. Фактически единственными подтвержденными жертвами этой атаки стали 40 японских солдат, заразившихся тифом при случайном контакте с начиненными патогеном сосудами. Простого распыления микробов оказалось недостаточно, чтобы вызвать эпидемию. Патоген необходимо было ввести непосредственно в тело человека. И тут Исии вспомнил про армию шестиногих, которая веками исполняла эти функции. Все, что требовалось, – это доставить критическую массу зараженных насекомых к месту атаки. И в этом вопросе японцы продемонстрировали подлинную изобретательность.
Разработанные ими керамические бомбы Uji были просты в изготовлении, дешевы и вмещали в себя от 3 до 6 тысяч зараженных блох. Слабый заряд взрывчатки раскалывал корпус бомбы, не причиняя вреда насекомым, и рассеянные на большом пространстве блохи начинали поиски нового хозяина. Столь же нечеловечески виртуозно был разработан процесс массового производства зараженных насекомых. В начале цикла специальные команды отлавливали диких крыс и собирали с них паразитов. Затем блох помещали в пробирки, которые прикрепляли к телам инфицированных бубонной чумой грызунов. По завершении этапа заражения насекомых переводили в инкубаторы, куда помещались неинфицированные крысы и блохи. Такой метод позволял непрерывно производить огромное количество потенциальных носителей чумы. Генерал-майор Киёси Кавасима свидетельствовал на слушаньях по расследованию преступлений «Отряда 731»: «В подразделении было оборудовано помещение для примерно 4500 инкубаторов. За 3 – 4 месяца удавалось вырастить в среднем 45 кг блох, способных распространять бубонную чуму». Процесс постоянно совершенствовался, а эффективность его проверялась на подопытных. Именно эксперименты над людьми стали ключом к быстрому развитию биологического оружия в лагере Пинфан. Точное число жертв «Отряда 731», чья смерть была мучительной и страшной, остается неизвестным. В отличие от немцев, японцы применили дьявольскую хитрость при учете узников, так что проследить судьбу большинства maruta не представляется возможным. По самым скромным подсчетам, в Пинфане было замучено от 3 до 5 тыс. человек, а отдельные исследователи убеждены, что реальные цифры потерь в 2 – 3 раза больше.
Но убитые в лагере стали лишь верхушкой айсберга. С лета 1940 года японская армия начала применять бомбы Uji против китайских городов. Эффект был разный, а последствия – непредсказуемыми. Военные рассчитывали на ужасный разовый мор, вместо этого новые и новые вспышки эпидемий терзали районы бомбардировок годами. Так, в Цюйджоу, где зараженные блохи были рассеяны осенью 1940 года, чума собирала смертельный урожай еще 6 лет и люди продолжали умирать даже после того, как Япония официально капитулировала. Свидетелем атаки города-порта Нинбо 27 октября 1940 года стал американский миссионер Арчибальд Крауч. «Очень скоро мы узнали, что зараженные чумой блохи наносят больше разрушений, чем бомбы. В первую волну болезни умерло 97 человек, казалось бы, немного, но это было только начало», – говорил он. Несмотря на спешно принятые меры, эпидемии вспыхивали в Нинбо еще несколько раз – в 1941, 1946, 1947 и 1959 годах. После Рейда Дуллитла – воздушной атаки ВВС США на Токио и другие крупные города Японии – гнев Квантунской армии обрушился на китайские провинции Чжэцзян и Юньнань, население которых охотно предоставляло убежище американским пилотам и поддерживало партизан Чан Кайши. Наряду с блохами, здесь применялись бомбы с зараженными холерой мухами. В итоге жизни лишились свыше 200 тыс. жителей этих территорий.
Биологическое и энтомологическое оружие применялось японцами вплоть до конца войны. Ближе к позорному финалу целью стали американские солдаты, захватывавшие один остров за другим. Но до крупномасштабного применения бомб Uji на этот раз не дошло. 14 августа Япония стремительно капитулировала, что стало для Исии сюрпризом. Лагерь Пифан по его приказу был спешно уничтожен. Тысячи зараженных чумой крыс просто выпустили из клеток, что вызвало вспышку чумы в 22 провинциях Китая. В 2002 году на международном симпозиуме историков были озвучены цифры жертв японской программы биологического оружия – более 580 тыс. человек, три четверти из них убиты армией насекомых Исии Сиро. При этом сам он, спровоцировав эту бойню, сумел избежать наказания, выменяв у американцев неприкосновенность на предусмотрительно сохраненные результаты бесчеловечных экспериментов.
Япония значительно опередила другие страны в вопросе развития и применения энтомологического оружия, однако все вовлеченные в войну государства в той или иной степени изучали возможности использования насекомых в военных целях. При этом ставка делалась не на смертельно опасные болезни, способные рикошетом ударить по самим нападающим, а на подрыв вражеской экономики. Главным боевым средством немцев, французов и англичан стал неуклюжий, но крайне плодовитый и прожорливый колорадский жук. Несмотря на громкие заявления, фактических доказательств применения этого вредителя во время Второй мировой войны до сих пор не обнаружено. Настоящая боевая карьера колорадского жука началась уже после 1945 года, когда новые игроки сошлись в противостоянии, где никакие средства не считались избыточными.
